Я не буду говорить о приеме. К сожалению, как и следовало, я попал сразу в штаб отряда и получил «штабной» прием.
Слава вам, русские солдаты и рядовые строевые офицеры! В мире не было, нет, и не будет храбрее вас!
Слава вам, умевшим умирать, и с камнями в руках отбивать атаки!
Слава вам всем, шедшим на войну с винтовкой!
И пусть будет стыдно вам — Наши штабы, верхи и руководители!
Не мы, а вы ответственны за все то, что случилось... Приятное воспоминание осталось у меня от первой ночи. Мне отвели квартиру с доктором. Ноги мои совершенно распухли, я очень устал и изголодался.
Мне принесли паек, который после той голодовки, которую я прошел, произвел на меня потрясающее впечатление. Консервы, белый хлеб, вино, сигареты...
Краснощекие, здоровые, хорошо одетые солдаты. С такой армией можно воевать, — подумал я.
Я поел, выпил, разделся и, с самыми лучшими надеждами, лег спать.
Приятно и необычно было чувствовать себя в полной безопасности, с куском хлеба в будущем, и с сознанием, что ты у своих.
Это была лучшая ночь за мое пребывание на Архангельском фронте.
На следующий же день я, понемножку, начал разочаровываться.
Правда, первое время я на это не обращал внимания и утешал себя надеждами на будущее.
Начались эти разочарования и удары с того, что к моему плану организовать восстание в тылу у красных отнеслись, мягко выражаясь, равнодушно.
Мне это казалось совершенно непонятным. Приходит человек от противника и говорит, что противник хочет сдаться, но не может этого сделать и просит помощи. В ней ему отказывают или, во всяком случае, не помогают сразу и с охотой.
Второй удар, который я получил, мог быть очень больным, но в силу своей глупости, стал просто жалким и смешным.
Я почувствовал, что ко мне относятся с недоверием. Я большевицкий агент! Мне это не говорят, но следствие и допросы дают мне это чувствовать. Это на меня не действовало. Такой подход ко всем, переходящим из России, с моей точки зрения был не только правильным, но и обязательным.
Но грустно было, что здесь была не контрразведка, а какая-то размазня, которая своими детскими, наивными приемами только портила дело.
Пришел человек от противника и, при правильной постановке дела еще до моего прихода в контрразведку, она уже должна была знать про меня все и, или принять и использовать меня полностью, или расстрелять, а им, видите ли, подозрительными показались мои шатания по тюрьмам!
С фронта я поехал прямо в Архангельск. И вот, что я там увидел.
Союзники ушли...
Об этом я знал уже, когда я шел сюда, но, признаться, не верил... Никакие сообщения красных газет на меня не действовали... Все они казались мне советской провокацией... И только теперь я в этом убедился.
Сильно поддержало меня заявление Ген. Миллера, сделанное им перед офицерами во время эвакуации союзников о том, что, чтобы не произошло, он оставит Северную область последним.>[1]
У правительства Северной области не было денег. У буржуазии они были.
Мне казалось так ясно, как надо поступить, чтобы их достать. Надо хорошенько растолковать буржуазии, что вопрос борьбы с большевизмом это вопрос серьезный, что офицеры и солдаты отдают в этой борьбе свою жизнь, и предложить ей помочь им — отдать на это дело свои деньги. Не захотят? повесить трех-четырех, и деньги нашлись бы. Также, как они нашлись, когда большевики захватили область.
Дальше. В портах Архангельска и Мурманска были богатства: товары, принадлежащие частным лицам. Казалось бы, естественно. — Область погибает. Погибнут товары. Так продать их...
Большевики держали Россию голодной. Зато на Г.П.У. и пропаганду бросали колоссальные суммы. В Северной области начальник контрразведки хвастался, что он на свое дело не израсходовал всех сумм, которые ему ассигнованы по смете.
Поразило меня и отношение к пленным красным.
Я знал, что это лучший элемент. Нужно только вовремя погладить его по головке, накормить, напоить и он, уже изверившись в красных, ползет куда угодно.
Правда, известный процент, по моим тогдашним взглядам, нужно было стрелять на месте.
Здесь же, все время были полумеры.
Сперва вымотают, держат под конвоем, голодом, люди не видят ничего хорошего — воспитываются большевики. Их вызывают на фронт, они идут, и переходят к красным.
