На протяжении почти всего XX века архитектура говорила в основном на языке функционализма, и даже в наши дни тот или иной вариант «полезности» продолжает оставаться ключевым для «рационального» истолкования смысла строительства. Всем известен знаменитый лозунг, приписываемый разным авторам: «Форма следует за функцией». Этот афоризм, предполагающий, что физическая форма здания должна в первую очередь определяться тем, для чего оно задумано, – главное требование архитектуры, желающей прослыть логичной и научной. Под функционализмом, когда он противопоставляется традиционным стилям, основанным на эстетических суждениях, понимается идея о том, что архитектура может быть предметом объективной оценки. Критерии, по которым оценивают здание, поддаются измерению с помощью научных мер измерения, таких, как эффективность, термальное поведение, психологический комфорт пребывания внутри и т. д.
Аналитика в позитивистском ключе предполагает не только то, что здание может быть описано через ряд достоверных измерений, но и, как принято в рационализме, то, что форма архитектуры может обрести универсальность. Знаменитая выставка 1932 года в Музее современного искусства в Нью-Йорке оказалась кульминационной точкой кодификации определенного стиля. Именно после нее и появился ярлык «интернациональный стиль», с помощью которого описывали архитектуру, отличающуюся белыми стенами, великой простотой, определенным отпечатком технологичности при создании внешнего облика и конвейерным подходом к урбанизму. А еще подобный стиль был высшим проявлением менталитета колониального фундаментализма – убеждения, что подобная конкретизация присущей Западу формы и его социального порядка пойдут на пользу любому жителю Земли. Юмор заключался в том, что эта особая ветвь модернизма подпитывалась, в частности, призматическим вдохновением выбеленной архитектуры родом с обеих берегов Средиземноморья, европейского и африканского. Подобно «примитивистским» первоисточникам, столь любезным многим художникам того времени, она знаменует собой возвращение подавленного и угнетенного. Кто-то чувствует подобное напряжение в пугающей бинарности множества колонизированных городов, например, в Северной Африке, где «иррациональная» медина[74] дублируется неидентичным близнецом – построенным по сетке новым городом французских или итальянских сюзеренов.
Разумеется, реальный триумф этого минималистического стиля оказался более локальным, нежели его слава. Подобно искусству того времени, представителями которого в равной степени были и Мондриан и Джорджия О’Киф,[75] архитектура модернизма отличалась большим разнообразием. Победа минималистического стиля говорит о победе одного, особенно хорошо организованного лагеря в широком поле, лагеря, к которому принадлежали Антонио Гауди, Алвар Аалто, Мишель де Клерк и Фрэнк Ллойд Райт – и это лишь некоторые из большого числа архитекторов, предвосхитивших тот вид формальной пластичности и геометрической сложности, что так важны для сегодняшней архитектуры. Безусловно, победа эта оказалась возможной потому, что формы минималистического модернизма точно совпали с требованиями выразительности мирового капитализма, не говоря уж о различных модификациях кальвинистского «государства всеобщего благоденствия» и случившемся недавно триумфе американского стиля демократии и производства: что хорошо для «Дженерал Моторз», то хорошо для страны, а что хорошо для нас, хорошо для всего мира.
Греза о «плавильном котле» – вот гальванизирующая метафора американского опыта: e pluribus unum.[76] Идея демократии состоит в последовательном стирании различий, пока все они не сведутся к самовоспроизводящемуся дистилляту американскости – рискованное предприятие, которое мы внедряем сейчас за границей, со столь катастрофическими последствиями в Ираке, где мы недоумеваем, почему это сунниты, шииты и курды, не желающие иметь между собой ничего общего, не могут просто жить дружно – под нашими прицелами. И хотя мы благополучно втюхиваем всем универсальность наших понятий, подобный процесс «очищения» практиковался и в тоталитарных системах, которые также пытались создать «нового человека». Рационализм и научное понимание сошлись с радикальными взглядами на природу равенства, породив идею всеобщего – и статистически проверяемого – субъективизма. Если нам всем предначертано иметь одни и те же потребности, вкусы, чаяния – кажется вполне логичным, что и наша архитектура тоже будет одинаковой. Система потребления легко примет поверхностные вкрапления местного колорита – в лобби дубайского небоскреба будут очень уместны ориентальные арочки, а большому гонконгскому начальнику придется весьма по вкусу зал заседаний, обставленный в соответствии с принципами фэншуй.
