Во второй четверти XX века возникли два влиятельных вида современного урбанизма, оба – в результате слияния критики промышленного города и понимания того, что современный город являет собой пример резкого дисбаланса человеческих отношений с природой. Первый – это «город-сад». Эту классическую формулировку дал англичанин Эбенизер Говард в книге в 1898 года «Будущее: мирный путь к реальным реформам». Четырьмя годами позже эта книга была переиздана под названием «Города-сады будущего».[77]
Города-сады были призваны «излечить» проблемы промышленных мегаполисов путем радикальной децентрализации, предусматривающей создание целого архипелага маленьких городков, более напоминающих деревни, с низкой плотностью населения и окруженные полями и лесами. Благодаря своему деликатному масштабу и общей зелености, они, по замыслу создателя, должны были стать рассадниками гражданственности и здоровья. Конечно, идеи Говарда были во многом вдохновлены более широкой критикой современности, проводимой, в частности, Уильямом Моррисом и Джоном Рёскиным, ратовавшими за восстановление индивидуалистической, аграрной, базирующейся на ремеслах культуры, которую они ассоциировали со Средними веками. Но именно идея города-сада легла в основание всех последующих попыток создавать компактные, устойчивые новые городки. Провидческой – как называл это сам Говард – оказалась также концептуальная проработка предстоящего организующего порядка, соединения этих городков транспортом и средствами связи – модель, исключительно созвучная нашим дням.
Вторая выдающаяся модель предполагала создание новых городов гораздо большего масштаба, но согласно неопровержимо рациональным планам. Классический пример – «Современный город-трехмиллионник» Ле Корбюзье 1922 года. Подобно городу-саду, город-трехмиллионник старался преодолеть отчуждение от природы. Но вместо распределения по компактным поселкам, основанным на традиционной деревенской архитектуре, город Ле Корбюзье помещает свое население в огромные башни, рассредоточенные, в точном соответствии с декартовой системой координат, по обширному парку. Каждая функциональная зона здесь четко определена, и жители обязаны шагать по своему бесконечному Эдему, чтобы добраться до офисных башен в центре города, отведенных для того, чтобы коммерция и социальная жизнь процветали здесь под сенью гигантского цоколя. Весь проект мог функционировать благодаря автомобилям (технологии, еще не существовавшей во времена Говарда), позволявшим жителям быстро перемещаться из одного места в другое благодаря системе скоростных шоссе (хотя Корб сильно недооценил необходимые инфраструктурные требования).
Корб воевал под знаменами своего урбанизма, вербуя сторонников благодаря блистательным статьям, полемике и своей ведущей роли в CIAM – Международном конгрессе современной архитектуры (Congrès International d’Architecture Moderne). Этот конгресс, основанный в 1928 году, более всего известен своим манифестом 1933 года «Афинская хартия», в котором кодифицированы элементы функционального урбанизма. В 1925 году Ле Корбюзье переложил свой «Город-трехмиллионник» в «План Вуазен» для Парижа – сверхпроект городской реновации, задумку насколько грандиозную, что Осман на его фоне показался бы мелочным. Корб предлагал расчистить обширную территорию существующей городской ткани и заменить ее новыми крестообразными башнями. Поскольку в этом проекте архитектурные идеи были тесно увязаны с социальными, Ле Корбюзье осознавал, что его практическая исполнимость прямо зависит от того, в какой мере он встретит понимание сильной централизованной власти. (Это осознание сослужило ему очень дурную службу позднее, во время войны, когда он беспардонно подлизывался к вишистскому правительству.) Под влиянием синдикализма 1930-х годов, с его идеей о неизбежности появления «естественного» лидера, Ле Корбюзье считал себя самого кем-то вроде философа-архитектора-короля. Он прямо писал в 1935 году:[78] «Власть должна вступиться, патриархальная власть, власть отца, заботящегося о своих детях».
Ле Корбюзье продолжал защищать то, что он называл «лучезарным городом», до самой смерти, а в 1960-х опубликовал свои видения в законченном виде, отрисовав их с такой безумной и соблазнительной элегантностью, что они прямо-таки заворожили поколение архитекторов, преподававших в мои студенческие годы. Для них обладание рисунком или картиной Корба стало равносильно обладанию реликвией Истинного Креста. В своем финальном воплощении город Ле Корбюзье был организован посредством одиннадцати просторных жилых башен, вмещавших две тысячи семьсот жителей, каждому из которых отводилось четырнадцать квадратных метров жилого пространства. Оттуда они перемещались в зону офисных башен, предназначенных для трех тысяч двухсот работников каждая. Корб метко называл это «вертикальным городом-садом», подчеркивая неразрывную диалектическую связь двух противоположных концепций – города и деревни, доминировавшую к тому времени более полутора веков в трудах таких мыслителей, как Томас Джефферсон, Эбенизер Говард, Фрэнк Ллойд Райт и множество других.
