— Оставьте, Иванъ Артамонычъ, бросьте… Вонъ ужъ у калитки остановились любопытные и смотрятъ, схватилъ жениха подъ руку отецъ Наденьки и тащилъ къ дому. — Пойдемте на балконъ. Я догадываюсь кое-о-чемъ по поводу поведенія этого мальчишки. На балконѣ мы вамъ все объяснимъ.
Когда Иванъ Артамонычъ и отецъ Наденьки вернулись на балконъ, съ Наденькой было нѣчто въ родѣ обморока. Она сидѣла вся блѣдная, откинувшись на спинку стула, а мать ея примачивала ей виски водой, макая кофейную салфеточку въ стаканъ, и говорила недоумѣвающему Ивану Артамонычу:
— Ничего… не безпокойтесь… Это пройдетъ… Сейчасъ пройдетъ… Очень ужъ обидѣлъ ее этотъ нахалъ мальчишка.
— Не поискать-ли доктора? Я поѣду и поищу. Вѣдь у меня здѣсь лошади, съ тревогой въ голосѣ спрашивалъ Иванъ Артамонычъ.
— Ничего не надо, ничего… Такъ пройдетъ, отвѣчала Анна Федоровна. Выпей, Надюша, воды совала она дочери стаканъ.
Та приблизила ко рту стаканъ, сдѣлала нѣсколько глотковъ и, посмотрѣвъ въ сторону Ивана Артамоныча, улыбнулась ему.
— Ну, слава Богу, что вамъ легче, проговорилъ тотъ и спросилъ:- скажите, что все это значитъ?
— А вотъ сейчасъ мы вамъ кое-что объяснимъ, отвѣчала Анна Федоровна, садясь на свое мѣсто къ кофейнику.
Сѣлъ и Иванъ Артамонычъ около нея.
Когда всѣ немного поуспокоились отъ произведеннаго переполоха, Иванъ Артамонычъ спросилъ: — Однако, позвольте васъ спросить, что же это все значитъ? Чего этотъ юноша хочетъ? На какомъ основаніи онъ скандальничаетъ?
— И ума не приложу, отвѣчалъ пожимая плечами Емельянъ Васильичъ, дѣйствительно ничего не знавшій. — По моему, онъ просто пьянъ, намазалъ рыло и… и лѣзетъ на стѣну. Долженъ вамъ сказать, что и въ домѣ-то онъ у насъ не бываетъ. Былъ тутъ какъ-то разъ, а вотъ сегодня во второй разъ пришелъ. Если мы его знаемъ, то знаемъ только по любительскимъ спектаклямъ. Были у насъ тутъ спектакли и игралъ онъ съ Наденькой.
— Игралъ и влюбился въ Наденьку, подхватила Анна Федоровна. — А мальчишка скандалистъ. Любовь! Судите сами, какая тутъ любовь, ежели мальчишкѣ еще учиться надо. Я давно замѣчаю, что онъ зачастилъ ходить мимо нашей дачи, но Наденька, разумѣется, и вниманія на него не обращаетъ. Она на него вниманія не обращаетъ, потому что нельзя-же, въ самомъ дѣлѣ, обращать вниманіе взрослой дѣвушкѣ на мальчишку-шелопая. Разумѣется, онъ прослышалъ, что Надя дѣлаетъ прекрасную партію — здѣсь на дачѣ вѣдь ни отъ кого не скроешься — и вотъ по злобѣ и ревности и сдѣлалъ скандалъ.
— Но вѣдь за это драть надо, сказалъ Иванъ Артамонычъ.
— Какъ сидорову козу, подхватилъ отецъ Наденьки, — но что вы подѣлаете! А все спектакли. Не даромъ я былъ всегда противъ этихъ спектаклей.
— И я скажу: до добра они никогда не доводятъ.
— Спектакли тутъ не при чемъ, заговорила, сдерживая слезы до сихъ поръ молчавшая Наденька. — При чемъ тутъ спектакли, ежели бѣшеная собака врывается и начинаетъ бросаться!
— Ну, все-таки, милѣйшая Надежда Емельяновна. — Во-первыхъ, сближеніе, во-вторыхъ, — свободныя отношенія…
— Въ томъ-то и дѣло, что не было никакихъ отношеній… выгораживала дочь Анна Федоровна. — Вѣдь я мать, я слѣжу… я слѣдила… Ахъ, какой скандалъ! Ахъ, какъ это непріятно! всплескивала она руками. — И главное, Иванъ Артамонычъ, что вы-то можете Богъ знаетъ что подумать.
Иванъ Артамонычъ помолчалъ и черезъ нѣсколько времени спросилъ Наденьку:
— Это-то и есть тотъ самый мазуристъ, котораго вы хотѣли пригласить на свадьбу?
— Онъ… Дѣйствительно онъ хорошо танцуетъ мазурку, но кто-жъ его зналъ, что онъ такой скандалистъ. Здѣсь, на здѣшнихъ вечерахъ, мы его видѣли скромнымъ.
— Вы, Иванъ Артамонычъ, успокойтесь… Разумѣется, и духа его въ нашемъ домѣ не будетъ. Ахъ, какіе нынѣшніе молодые люди! Это ужасъ, что такое!
— Драть надо, драть такихъ шелопаевъ! горячился отецъ Наденьки.
— Печально, печально… Все это очень печально… покачалъ головой Иванъ Артамонычъ.
— Ахъ, недаромъ-же я противъ мальчишекъ-подростковъ! вздыхала Анна Федоровна.
— Да какой онъ подростокъ. Онъ уже, я думаю, усы и бороду бреетъ.
— Я и противъ молодыхъ людей. Ну, что это нынче за молодые люди, помилуйте. Вы, пожалуйста, Иванъ Артамонычъ, успокойтесь… Ничего тутъ нѣтъ такого…
