— Да вы не сердитесь, Иванъ Артамонычъ… Это шутъ гороховый какой-то… уговаривалъ жениха Емельянъ Васильевичъ.
— Позвольте, да какъ-же не сердиться-то! Мальчишка — и вдругъ смѣетъ меня ставить съ собой на одну доску! Секундантовъ! Къ чиновнику, находящемуся на государстненной службѣ — секундантовъ! Шелопай къ человѣку въ штабъ-офицерскомъ чинѣ — секундантовъ!
— А вы возьмите, да этихъ секундантовъ-то и отправьте въ участокъ.
— Замараешь себя. Вѣдь надо объяснить въ участкѣ, почему ихъ отправилъ туда. Съ нихъ снимутъ допросъ… Скандалъ… Дойдетъ до начальства. Ахъ, ты Господи! Вотъ не было-то печали, такъ черти накачали!
Въ волненіи Иванъ Артамонычъ даже вышелъ изъ экипажа.
— Да не пришлетъ онъ секундантовъ. Будетъ, что и поговорилъ, сказала Анна Федоровна.
— Самое лучшее дѣло — ѣхать къ его начальству. Пусть его изъ гимназіи выгонять.
— Да онъ ужъ, кажется, въ гимназіи не находится, замѣтила Наденька.
— Молчи! Не выгораживай! крикнула на нее мать, но тутъ же спохватилась, что она выдаетъ дочь передъ Иваномъ Артамонычемъ и мягко прибавила:- Какъ это ты, Наденька, говоришь, чего не знаешь.
— Конечно, я навѣрное не знаю, но я слышала, какъ онъ говорилъ кому-то, что онъ бросаетъ учиться и поступаетъ въ актеры.
— Въ мазурики ему настоящая дорога, проговорилъ Иванъ Артамонычъ и прибавилъ:- Ахъ какъ онъ меня взбѣсилъ, этотъ мальчишка!
— Да полноте, не обращайте вниманія, плюньте. А мы вотъ завтра пошлемъ письмо къ его матери, сказалъ Емельянъ Васильичъ. — Его мать препочтенная женщина и она навѣрное приметъ мѣры, чтобы обуздать его.
— Что ты говоришь, Емельянъ Васильичъ! Какъ можетъ слабая женщина обуздать такого сорванца, возразила мужу Анна Федоровна. — Ужъ ежели онъ въ чужомъ домѣ почтенному человѣку надѣлалъ дерзости, то побоится-ли онъ матери! Конечно-же, ежели онъ пришлетъ къ Ивану Артамонычу какихъ-нибудь мальчишекъ отъ себя, то прямо призвать дворника и отправить ихъ съ нимъ въ участокъ.
— Скандалъ… Скандалъ… Нѣтъ, я на это не пойду. Замараешь себя, отрицательно покачалъ головой Иванъ Артамонычъ.
— Ну, такъ попросту надерите имъ уши, да и выгоните вонъ. Останетесь правы. И жаловаться не посмѣютъ. Какое право имѣютъ мальчишки врываться въ чужой домъ! сказалъ Емельянъ Васильичъ.
— Такъ я и сдѣлаю, рѣшилъ Иванъ Артамонычъ и сталъ опять садиться въ экипажъ.
— Постойте, Иванъ Артамонычъ, остановилъ его отецъ Наденьки. Зайдемте ужъ къ намъ на балконъ и выпьемте еще по рюмкѣ коньяку, благо ужъ вы вышли изъ экипажа. Съ переполоха, право, надо выпить.
— Да что-жъ все пить? Отъ этого легче не будетъ, отвѣчалъ Иванъ Артамонычъ, однако отправился на балконъ и выпилъ рюмку коньяку.
На балконѣ Иванъ Артамонычъ пробылъ минутъ съ десять. Разговоръ вертѣлся на юношѣ и всѣ все еще ужасались на его поведеніе, а Наденька сплетничала на него.
— Онъ ужасный человѣкъ, говорила она. — Онъ у насъ въ спектаклѣ съ суфлеромъ подрался, за то, что тотъ ему плохо подсказывалъ. Потомъ плотнику далъ плюху, Матренѣ Ивановнѣ наговорилъ дерзостей, а у ея мужа шляпу изорвалъ.
Вскорѣ Иванъ Артамонычъ уѣхалъ.
Послѣ отъѣзда жениха мать залучила Наденьку въ комнаты и накинулась на нее.
— Что ты надѣла, дрянная дѣвченка? Кого ты приводила въ нашъ домъ! кричала она. — Отецъ-то смиренъ, а то взялъ-бы за косу да изъ угла въ уголъ.
Наденька заплакала.
— Да развѣ я приводила? Виновата-ли я, что онъ въ меня влюбился.
— Влюбился! Безъ повода не влюбится. Значитъ ты сама подала поводъ. Тварь!
— А все эти спектакли! кричалъ отецъ. — Сколько разъ я тебѣ, Анна Федоровна, говорилъ, что ей нужно хвостъ пришпилить, а ты не понимала. Ты сама потатчица. Любительскіе спектакли — это ядъ, это самый злостный вредъ. Правду гдѣ-то въ газетахъ писали, что всѣхъ любителей надо персидскимъ порошкомъ изводить.
— Пожалуйста не острите. Глупо… — огрызнулась Наденька.
— Молчи! Какъ ты смѣешь отцу такія слова говорить! — оборвала ее мать. — Дерзкая дѣвченка! Отъ мальчишки своего научилась?
— А чѣмъ онъ мой-то? Вы прежде еще докажите.
— Ни слова больше! Другая-бы сократилась послѣ такого скандала, сдѣлалась тише воды, ниже травы, а она еще смѣетъ разговаривать! — продолжала Анна Федоровна. — Мать хлопочетъ, заманиваетъ богатаго жениха, устраиваетъ дѣло какъ нельзя лучше, все идетъ благополучно, а она, наткось, мальчишку вздумала приводить въ домъ! И что теперь этотъ Иванъ Артамонычъ будетъ думать дома!
