Чем дальше полз, тем медленнее становились его движения. Гимнастерка взмокла и прилипла к телу. Пот заливал глаза. Саднило исцарапанные руки. Горло пересохло. Во рту горечь. Хотя бы глоток воды…
Из последних сил он добрался до рощи, забился под куст орешника и в изнеможении растянулся на влажной, пахнущей прелыми листьями земле. Его окружала глухая ночная тишина. Даже перестали быть слышными далекие отзвуки артиллерии, которые совсем недавно доносились почему-то с востока, со стороны Бахмача.
Виктор начал перебирать в памяти все, что сегодня стряслось. Как могло случиться, что гитлеровцы появились здесь? Что это — десант или же им удалось прорваться и выйти в тыл нашим войскам, обороняющимся на Днепре? На эту мысль наводят недавние взрывы на востоке. «А почему артиллерия? Скорее всего, это была бомбежка. Да, похоже, что так. Не могли фашисты туда прорваться!»
Убедив себя в том, что на санитарный поезд напали немецкие десантники, Ларионов успокоился, решил дождаться утра и идти на поиски своих. Сейчас же он не был в состоянии двигаться. Устроился поудобнее и попытался уснуть. Но не смог: в ушах еще стояли рев моторов, взрывы бомб, гул пламени и предсмертные крики товарищей. К тому же не давала покоя растревоженная рана. Он осторожно дотронулся до повязки и понял, что она сползла…
Десять потов сошло, пока он на ощупь перебинтовал рану, зато как только затянул бинты, почувствовал облегчение. Но тут новая беда: начал донимать холод. Убежал он налегке, даже без фуражки. Влажная от пота гимнастерка остыла и ледяным панцирем облегала тело. Знобило. Стараясь согреться, Ларионов шевелил лопатками, руками растирал плечи, спину. Однако это мало помогало. Холод проникал все глубже и глубже. И чем дальше, тем невыносимее становился холод. Подмораживало, листья и жухлая трава покрылись серебристым инеем…
Когда стало невтерпеж, Виктор, цепляясь непослушными руками за орешник, попытался подняться. Гибкие ветки наклонялись и не могли быть опорой. Тогда он выполз из куста, подобрался к осине и, карабкаясь по ее стволу, поднялся. Сразу же почувствовал прилив крови в раненую ногу. Она была непомерно тяжелой и чужой. Перевел дух, осмотрелся и только теперь заметил, что воздух стал более прозрачным, среди редких деревьев белели стволы березок. Светало.
Постоял немного, размышляя, куда идти. Возвращаться к сгоревшему эшелону было сверх его сил, да и боязно. А вдруг там засада десантников! Решил выйти к железной дороге, посмотреть, что там делается. Может, удастся встретить своих. Ларионов понимал: в его положении далеко не уйдешь. И под ложечкой сосало, хотелось есть. Со вчерашнего утра крошки во рту не было.
Огляделся. Увидел кучу сухого хвороста. Подскакал на одной ноге. Выбрал палку покрепче, обломал сучья и, опираясь на нее, поплелся в сторону железной дороги. Идти было трудно. Раненая, словно налитая свинцом, нога казалась длиннее здоровой и так и норовила зацепиться за кочку или кустик…
Было уже совсем светло, когда послышался гул моторов. Слышно приближение автомашин. Виктор обрадовался и заторопился к дороге, опасаясь, что машины успеют проскочить и его не заметят. Запыхавшийся выскочил на опушку рощи и невольно попятился в кусты. По проселку, пролегавшему рядом с железной дорогой, из Нежина на Бахмач ползла колонна немецких автомашин с пехотой. В кузовах грузовиков ровными рядами, как на параде, сидели сытые, отдохнувшие за ночь, уверенные гитлеровцы. Они горланили какую-то песню.
«Вот тебе и десантники!» — с горечью подумал Ларионов. Рухнули последние зыбкие надежды. Подавленный, он опустился на пень, устремил ненавидящий взгляд на оккупантов. В этот момент Виктор даже боли не чувствовал. Ее заглушила ненависть к этим самоуверенным молодчикам. Было горько и обидно видеть, как они раскатывают по нашей земле. Как ему хотелось сейчас быть вместе с товарищами и уничтожать врагов!
«Рано торжествуете, господа фашисты! Мы еще встретимся, и тогда не ждите пощады. Я вам припомню эшелон и сгоревших товарищей!» Но это были мечты. А сейчас для молодого лейтенанта начались дни тяжелых испытаний.
