Но, конечно, с Леилой что-то случилось, от чего ее сердце, трепетавшее, как испуганная птичка, у нее в груди при виде этих желанных вещей, вдруг похолодело и замерло: она поняла, почему так страдает отец. Она вспомнила, какое у него было лицо, когда он, стоя в дверях хижины, спросил у матери, сколько у них осталось денег. И она отлично понимала, что они не могут тратить деньги на всякие ненужные вещи. Ведь они и уехали так далеко от родной деревни только потому, что обеднели. Отец наслушался россказней Буты и принял их за правду. А теперь ему стало стыдно за то, что он оказался таким простофилей. Но они должны облегчить страдания отца, снять с него тяжесть этих лишних расходов. Теперь ясно, что все его надежды погибли: надо как-нибудь просуществовать, пока ему не дадут землю, тогда положение, может быть, изменится. А сейчас ей хотелось плакать от радости и боли, которыми переполнилось ее сердце при виде всего, что ее окружало здесь, на базаре, с его пестротой и шумом, товарами и людьми, куда она пришла с матерью, маленьким братом и отцом.
Кучка горцев столпилась у огромной лавки сетха Кану Мала. В лавке стояли корзины, нагроможденные друг на друга до самой крыши, подпертой бамбуковыми шестами. Гангу остановился возле нее, посреди дороги, терпеливо дожидаясь, пока подойдет Саджани с детьми.
Маленький Будху погнался за воробьями, которые, задорно чирикая, прыгали на дороге возле мешков с зерном, разгружаемых с гималайских яков.
Над базарной площадью плавали всевозможные запахи: тянуло едким дымом кизяка — тибетцы в тюбетейках, сложив из него маленькие костры, сидели вокруг и курили опиум из своих хукка[15]; запах листьев табака, разложенного для просушки на крыше соседнего дома, смешивался с запахом отбросов, разлагающихся остатков еды и помета, гниющего в лужах конской мочи. Леиле с непривычки стало не по себе, и она присела на железную гирю, стоявшую возле гигантских весов у лавки баньи.
Саджани поспешила подобрать свежий помет яка: она отнесет его домой, чтобы натереть им пол — на плантации было всего несколько буйволов, и навоза не хватало.
Гангу сидел в каком-то оцепенении, изредка отгоняя рукой жужжащего овода или москитов, у него замирало сердце при мысли, что ему предстоит сейчас иметь дело с баньи. Сетх был самоуверенный человек невысокого роста, в грубой рубахе и штанах, с огромным тюрбаном на голове. Прищуренные глаза, крючковатый нос, длинные обвисшие усы, тонкие поджатые губы и острый, колючий подбородок — все говорило о крутом характере и непреклонной воле. С ним шутки плохи, это видно хотя бы и по тому, как он подзывал тибетцев одного за другим, чтобы свести с ними счеты. Тибетцы, подходя к нему, словно теряли дар речи, иные нерешительно возражали, но вскоре соглашались на все его условия.
— Эй, ты, ойсипи, — насмешливо обратился сетх к одному из тибетцев, — протри глаза, почеши в затылке и ответь ясно и просто, что ты хочешь в обмен за эти мешки зерна, и, пожалуйста, не на своем тарабарском языке.
— Хорошо, сетх, — сказал тибетец, — только не называй меня «ойсипи», это по-нашему ругательство. Мне нужен отрез хлопчатобумажной материи, белой английской материи.
— Я продаю только шведскую хлопчатобумажную материю, — заявил сетх.
— Ладно, сетх, — согласился тибетец.
— Эй, — крикнул сетх помощнику, — дай ему отрез хлопчатобумажной материи марки «Ганди».
Повернувшись к тибетцу, он добавил:
— За мешок зерна по цене три рупии за маунд[16] причитается шесть рупий. Отрез материи стоит восемь рупий, по четыре с половиной анна за ярд. Я даю целый отрез, потому что я тебе доверяю, но одну четверть отреза я поставлю тебе в счет в своей книге и буду удерживать за неуплаченные деньги проценты из расчета по одной рупии, как всегда. Договорились?
— Договорились, хозяин, — согласился тибетец, который ничего не понял в этом расчете, потому что не умел считать.
— Нет, нет, — запротестовал стоявший позади старшина каравана, и тибетец у прилавка отрицательно затряс головой в ответ на слова сетха.
— Ах, так! — закричал лавочник. — Ну так проваливайте, будете лапу сосать. Вези свое зерно обратно через перевал. Если ты не хочешь продать, мне продадут другие. Вы, горцы, олухи, не понимаете своей выгоды. Недаром бог сделал вас робкими и подслеповатыми. Всемогущий наслал на вас оспу и изуродовал вас — так вам и надо!
