Александр медленно кивнул. Понимал, к несчастью. Тоже... насмотрелся на некоторых соратников.
Расхожее выражение «каждый сходит с ума по своему» звучит так, словно поехать крышей это не только святое, неотъемлемое право этого самого «каждого», но и бог весть какое достижение. Даже неудобно чувствовать себя нормальным: вроде, ты ущербный какой-то.
Когда шарики заходят за ролики у рядового нашего соотечественника, ничего хорошего ждать не приходится. А уж если такая неприятность случается с человеком, обладающим хоть какой-то властью, группой единомышленников, да еще и оружием... тушите свет, сушите весла!
И совсем не обязательно, чтобы дело доходило до клинической стадии. Достаточно того, что у человека появляется сверхценная идея, и он стремится воплотить ее в жизнь всеми доступными способами. А какая, скажите, может появиться идея у ветерана всех локальных, объявленных и необъявленных войн, из которых Россия вот уже больше двух десятков лет выкарабкаться не в состоянии?
Есть люди, которые по природе своей не могут оставаться в общей колее, идти привычными и нахоженными тропинками. Нет! Их с тропинки вечно заносит в самую чащобу. И непонятно, то ли судьба ими так распоряжается, то ли они – судьбой.
Александр Селиванов был очень неплохим практическим психологом и действительно хорошо знал Андрея Василевского. Понимал внутренние побуждения своего бывшего товарища по оружию. Как не понять?
Человеку, привыкшему к власти, хотя бы над ротой или взводом, и вдруг неожиданно утратившему ее, очень трудно смириться с подобным поворотом событий. Ему отчаянно больно погружаться в болото бессильной безвестности, становиться «как все». Такой человек зачастую начинает хвататься, как утопающий за соломинку, за любую возможность повлиять хоть на кого-нибудь и на что-нибудь. Даже за тень такой возможности. И чаще всего становится совершенно неразборчив в средствах.
«И, наконец, – продолжал говорить сам с собой Селиванов, пытаясь найти верное решение, – относительно спокойная служба в миротворческом контингенте, конечно же, не для Андрея. Он уже не может без постоянного риска. Без крови – надо называть вещи своими именами. Без каждодневного дыхания смерти за плечом. Без всего этого жизнь для него становится чем-то вроде супа харчо, но без соли, перца и прочих приправ. Есть, конечно, можно, только вот удовольствия никакого. Я его в чем-то понимаю, просто у меня тормоза покрепче. Получается, что Барецкий во многом прав. Андрей действительно может стать опасней любого волка. С его-то опытом и мастерством... Да, как подумаешь, какого шороху Василевский понаделает... Генерала я понимаю, он действует в лучших традициях нашей конторы: если не можешь спрогнозировать ситуацию, попытайся срежиссировать ее. А меня, получается, выбрал на главную роль».
– Ты вот что в расчет возьми, – продолжал убеждать Александра генерал-майор Барецкий, – Андрей, по сути, дезертировал. Ладно, пусть он обижен на командование, но ведь присягу-то Василевский давал России. И нарушил ее. Это тебе как? О какой офицерской чести после такого поступка может идти речь? Он сам изгнал себя из наших рядов, из ГРУ, из офицерского корпуса. Ты знаешь наш закон: мы не строевые части, мы ГРУ! От нас просто так не уходят. Либо с нами, либо...
– Допустим, я согласен с вами, хотя и не во всем, – сказал Селиванов. – Допустим, я дам свое согласие. С чего вы взяли, что Андрей Василевский мне поверит? Он всегда был предельно осторожен, а уж в сложившейся ситуации наверняка удвоил подозрительность. Тоже понимает, что к чему, прикидывает, против каких сил осмелился играть. И ваши ходы вполне может просчитать, разве нет?
– Да. Вот именно поэтому мне нужен ты, а не кто-то еще. Вы были, пусть не друзьями, но боевыми товарищами, соратниками. Василевский знает тебя с самой лучшей стороны. Ты прикрывал его отход. А самое важное то, что у тебя есть все основания быть обиженным на нас, на командование, и он об этом догадывается, – на этих последних словах Барецкий слегка осекся: стоило ли напоминать Селиванову, что после того случая не только Василевскому, но и ему пришлось несладко?
