— Ах, бедняга, да ты даже сидеть не можешь.
Зарницкий приказал двум уланам поддерживать юнкера. Рана в плечо, хоть и лёгкая, но всё-таки причиняла ему жестокую боль.
По прибытии в свой барак Зарницкий хотел осмотреть рану Дурова.
— Снимай скорее мундир, — сказал он юнкеру.
— Зачем? — весь вспыхнув, ответил тот.
— Как зачем? Надо осмотреть рану: я сейчас пошлю за фельдшером.
— Не надо, Пётр Петрович, это не рана, а скорее царапина.
— Однако кровь всё идёт.
— Перестанет. Я пойду на перевязочный пункт, там мне и забинтуют.
— До перевязочного пункта не близко. Я сам перевяжу рану не хуже любого фельдшера. Эй, Щетина, полотенце и корпии, — крикнул денщику Зарницкий.
— Зараз, ваше высокоблагородие! — ответил тот.
— Не делайте этого, Пётр Петрович, не надо, — тихо проговорил Дуров, приготовляясь уйти из барака.
— Как не надо? Да что с тобой, братец? — с удивлением посматривая на юнкера, спросил Зарницкий.
— Я не сниму мундир, — твёрдо ответил Дуров.
— Да ты рехнулся! Или меня стыдишься? Может, ты и правду не мужчина, а красная девица?
— Я не сниму мундир, — повторил юнкер; он покраснел ещё более и ещё ниже опустил голову.
— Не снимешь? Странно!
Пётр Петрович пристально посмотрел на Дурова и быстро проговорил:
— Ты… вы женщина? Так? Я угадал?
— Да, угадали… До свидания…
Молодая женщина, Надежда Андреевна, дотоле известная под именем Александра Дурова, медленно вышла из барака подполковника Зарницкого.
— Вот так штука! Не ожидал! Женщину за казака принял! Да не один я, а все. Чудо! — с удивлением говорил сам с собой Пётр Петрович, поражённый неожиданностью. — Чудо из чудес.
— Вот, ваше высокоблагородие, полотенце и корпия, — поспешно входя, проговорил старик денщик.
— Не надо, можешь унести назад.
— Как? А раненый юнкер? Ему надо?
— Пошёл вон! Говорю, не надо.
— А где же юнкер? — оглядываясь, спросил Щетина. — Куда он подевался?
— Вон, говорю!
— А как же, ваше высокоблагородие, насчёт раны? — невозмутимо продолжал спрашивать денщик.
— Вон, чёрт! — выходя из себя, крикнул Пётр Петрович на денщика.
Щетина поспешно ретировался.
«А ведь он даром старик, а догадливее меня: сразу отличил девицу от парня. А я? Срам — да и только. Догадлив, нечего сказать! Женщину за мужчину принял. Фу! В пот бросило! Ну и женщина! Какое присутствие духа, какая неустрашимость! Жаль, Гарина нет… Приедет — вот удивится! Непременно надо с Дуровым поговорить… то есть не с ним, а с ней. Только не теперь. Приди она сейчас ко мне, я просто сгорю со стыда. А женщина она редкая!» — так раздумывал Зарницкий, маршируя по своему бараку с длинным чубуком в руках.
— Ваше высокоблагородие, юнкер пришёл, — доложил Щетина своему барину.
— Какой юнкер?
— Да наш юнкер, Дуров.
— Ну!
— Ну, пришёл. Доложи, говорит, подполковнику.
— А, понимаю; пусть войдёт, — засуетился Пётр Петрович и быстро стал застёгиваться на все пуговицы и охорашиваться.
— Слушаю, — как-то насмешливо промолвил денщик и вышел.
Вошла Дурова; плечо её было перевязано; она взволнованным голосом тихо проговорила:
— Господин подполковник… я… пришла просить вас…
— Готов, готов служить… Прошу садиться, — показывая на простую табуретку, растерявшись, сказал Зарницкий.
— Разумеется, наши отношения теперь не могут быть прежними?
— Да. Верно-с, теперь не то, как можно!
— Но я надеюсь, по-прежнему вы останетесь мне другом.
— Другом это можно-с, с радостью! Потому вы чудная женщина, чудная! — немного оправившись, ответил Пётр Петрович.
— Спасибо вам, господин подполковник! Я прошу вас, Пётр Петрович, никому не открывать, что я женщина.
— Как же это?
— Вы добрый, честный! Смотрите на меня по-прежнему как на вашего подчинённого…
— Этого, к сожалению, я не могу: прежде я почитал вас за юношу, а теперь…
— И теперь смотрите на меня как на юнкера.
— Удивительная вы женщина! Позвольте узнать ваше имя.
— Звать меня Надежда Андреевна, а фамилию вы знаете: я не меняла её. Итак, Пётр Петрович, при других вы будете обращаться со мною по-прежнему.
— Трудненько, барынька, трудненько.
— Прошу вас, мой добрый! Ведь вы не скажете, что я женщина, никому не скажете?
— Не скажу-с.
— И виду не подадите?
