— Отец, ты говорил с губернатором?
— Насчёт чего?
— Относительно Николая.
— Отстань, пожалуйста. Мне теперь не до того.
— Как не до того? Если бы ты знал…
— Ничего я не знаю и знать не хочу! Поделом вору и мука — пусть посидит. Ещё не то бы с ним надо сделать, — горячился Владимир Иванович, — столько хлопот, а ты ко мне пристаёшь. Ах, Боже мой, я совсем забыл распорядиться об укладке приданого.
И старый князь поспешил на двор. Там уже запрягали лошадей, выносили и укладывали вещи молодых.
«Что же мне делать? Что делать? Открыть отцу, кто Николай? Это невозможно, а между тем нужно чем-нибудь его убедить; пожалуй, по злобе Николай скажет, кто он. Тогда срам, позор! Вот положение-то!» — быстро расхаживая по кабинету, думал князь Сергей.
К нему вошёл Пётр Петрович.
— Ты что это маршируешь? — спросил он у князя.
— Представь, Николай пойман и сидит под арестом на гауптвахте.
— Как?
— Как он угодил под арест, я подробно не знаю, знаю только, что его забрали сыщики в Москве…
— Надо постараться его освободить. А то, чёрт возьми, неловко!
— Вот в том-то и дело, что трудно!
— Губернатор приятель твоему отцу, попроси, он, наверное, освободит.
— Просил: говорит, что нельзя. Для отца бы губернатор сделал, но он не хочет просить, ссылаясь на виновность Николая.
— Виновен он точно, но всё-таки нельзя же оставлять его под арестом.
— Я вот о чём хочу просить тебя, Пётр Петрович: я еду провожать сестру и вернусь в Каменки дней через пять. Съезди, пожалуйста, ты в Кострому и повидайся с Николаем, расспроси его подробно обо всём.
— А меня допустят? — спросил у князя Пётр Петрович.
— Я напишу губернатору, он разрешит тебе свидание с Николаем.
— А когда мне ехать?
— Поезжай завтра. Прикажи запрячь себе тройку и поезжай.
— Как это — прикажи? Я тут не хозяин.
— Полно, Пётр Петрович, в доме моего отца всё к твоим услугам. Распоряжайся как хочешь…
Софья уехала со своим мужем в Москву, князь Сергей поехал провожать их. Проводить молодых собрались также почти все крестьяне из Каменков; провожали их с хлебом и солью и с пожеланиями счастья. Старый князь и княгиня со слезами несколько раз принимались крестить свою дочь.
— Леонид Николаевич, любите мою дочь, она стоит вашей любви, — крепко пожимая руки Прозорова, взволнованным голосом говорил князь Владимир Иванович. — Берегите её, голубчик, прошу вас.
— Напрасно просите: для счастия Софьи я готов отдать свою жизнь, — с чувством ответил Прозоров.
Тихо ехал экипаж «молодых» по княжескому двору, двор весь был запружён крестьянами, которые пришли проститься со своею «радельницей», некоторые бабы плакали и причитали. Так велика была любовь крепостных князя Гарина к Софье.
— Тише вы, что под лошадей-то лезете! — кричал на мужиков кучер, осаживая лошадей. — Сторонись, задавлю! Сторонись!
Народ расступился, кучер ударил по лошадям вожжами, те рванули и понеслись по утрамбованной мелким камнем дороге к Москве.
В тот же день в княжеской усадьбе произошло нечто особенное. Едва только проводили «молодых» и старый князь, усевшись в своём кабинете, стал читать какую-то книгу, как к нему вошёл старик Федотыч и тихо проговорил:
— Князинька, баба какая-то пришла и убедительно просила о себе доложить вашему сиятельству.
— Какая баба? — удивился князь.
— Кто её знает, лицо у ней что-то мне знакомо. Я видал её, князинька, а где — не припомню.
— Что ей надо?
— Не сказывает, только просит о себе доложить.
— Странно! Не из крепостных она? — задумчиво спросил князь у Федотыча.
— Нет, князинька, не из наших, вишь, дальняя она, из Москвы.
— Ну, впусти её, Федотыч.
В кабинет князя вошла Марья, мать Цыганова, бледная, встревоженная, с опухшими от слёз глазами. Она робко остановилась у двери, опустив свою голову.
Князь её не узнал: более двадцати лет не видал он Марьи, легко забыть в такое время. Когда он расстался с Марьей, она была молодая, черноокая красавица, а теперь перед ним стоит какая-то исхудалая женщина с истомлённым лицом, с глазами, выражающими страдание; во всей фигуре Марьи виднелось много горя и отчаяния.
Прозоров хоть и обещал старому князю не начинать дело о поисках Николая Цыганова, но по дороге в Москву заехал в Кострому к губернатору Сухову и просил его распорядиться о розыске Цыганова; губернатор обещал отыскать. Он знал, что Леонид Николаевич занимает в Москве довольно видное место, и постарался перед ним выслужиться, показать свою энергию в распорядительности. Он отрядил несколько сыщиков в Москву; тем удалось напасть на след молодого человека, жившего с матерью в окрестностях города, в маленькой квартирке. Сыщики, имея предписание от костромского губернатора о немедленном аресте Цыганова, просили у московской полиции содействия к поимке и аресту преступника; в глухую полночь нагрянули к Николаю Цыганову в гости и, не мешкая, увезли под конвоем в Кострому. Бедная Марья чуть не лишилась ума от горя. Она, стоя на коленях, со слезами просила не отрывать от её сердца единственного сына. Но сыщики и полицейские были неумолимы; сознавая, что слёзы матери не тронут их чёрствое сердце, она стала упрашивать хоть сказать ей, за что арестуют её сына; один из сыщиков, вероятно тронутый несчастием матери, сказал ей следующее:
