старика: густые брови, скрывающие сузившиеся глаза, широкие скулы, несколько глубоких
шрамов на щеках.
Я удовлетворено зевнул, слегка улыбнувшись самому себе. Мне показалось, что нарисованное
лицо было похоже на испещренную горами и реками карту, словно любое место, где побывал этот
горе-путешественник, отбирало часть его облика, оставляя на том месте свой неповторимый след.
Сердце заколотилось в тревожном предвкушении, будто рисунок вот-вот заговорит со мной,
рассказав не одну удивительную историю своих бесконечных скитаний.
Я продолжил рисовать. Перо, будто не касаясь бумаги, приоткрыло образ старого путника,
показав моему взору худое одетое в лохмотья тело и длинные костлявые кисти. Затаив дыхание, я
следил за пером, желая поскорее увидеть образ своего главного персонажа. Рука будто ведомая
невидимым художником, с невероятной легкостью отражала на бумаге старца в самых
мельчайших подробностях.
Дождь продолжал хлестать по навесу, когда перо, последний раз побывав в чернильнице,
поставило на лице путника «жирную точку». Портрет был закончен, а на меня накатила
неимоверная усталость. Я зевнул и почувствовал, как сон сковал меня, и тело обессилено
повалилось на мягкий плед.
Проснулся я внезапно, будто и не спал. Тело колотила холодная дрожь и я только сейчас понял,
что за время сна продрог до костей.
Случайно, мне бросился в глаза растекшийся чернильный рисунок, от которого осталось лишь
высохшее, вытянутое пятно. Другая часть красовалась на моей руке и лице.
С досадой я скомкал испорченный портрет. Наверное, мне никогда не написать эту треклятую
историю, не испытав настоящей тоски и одиночества …
- Эй, господин штудент, - раздался снаружи напуганный голос возницы.
Сладко потянувшись, я с неохотой выглянул из-под промокшей насквозь завесы.
На улице была уже ночь. Дождь прекратился, и в воздухе ощущалась приятная свежесть.
Я стал с интересом изучать окружающую местность, пытаясь понять, где мы оказались. По
обеим сторонам дороги возвышались низкие кряжистые деревья, верно охраняющие дремучие
чащобы леса, а чуть впереди виднелся слегка покосившийся дорожный указатель. Я взглянул на
небо и, почувствовав легкое дуновение ветра, заметно вздрогнул - яркая россыпь звезд, словно
холодные и бессердечные правители, равнодушно взирали на нас с недосягаемой высоты.
- Дальше не стоит ехать ночью, - наставительно пробурчал возница.
- Почему это? – искренне удивился я.
- "Молчаливый погост" дурное место. Ночью как хошь, а ни за что не поеду, - отрывисто
проговорил извозчик и тут же затих.
Я внимательно вгляделся в темноту, пытаясь различить среди дорожного сумрака
покосившиеся кресты и склепы.
- Дурное место говорю вам, господин штудент. Я не в жизнь не поеду, -произнес возница слегка
побледнев.
- А в объезд? – осторожно предложил я.
- Некуда здесь объезжать. Везде эти могилы. И болоты! Куда не плюнь. Богом клянусь - дурное
место. Знал бы, что днем не успеем проскочить, ни в жизть не поехал бы!
Отчего-то мне стало не по себе. Слишком уж убедительно говорил извозчик, и с каждым
сказанным им словом, где-то внутри, росло непреодолимое желание забраться обратно в повозку и
с головой накрыться теплыми одеялами.
В ночи раздалось тревожное уханье филина, и я ощутил, как екнуло сердце и по спине пробежал
тревожный холодок.
Костер тихо потрескивал свежими еловыми ветками, а мне все никак не удавалось хорошенько
согреться. Наверное, так и заведено, что одни могут годами скитаться по лесам и чащобам в
поисках приключений, а другим - суждено читать об их подвигах и мирно попивать чай, сидя у
теплого домашнего камина. Видимо поэтому, столкнувшись с крохотными дорожными
неприятностями, я навсегда уверовал, что никогда мне не стать храбрым и отважным странником,
смело смотрящим в глаза любой возникшей на пути опасности.
- Сейчас будет теплее, - бодро произнес возница, подбросив в костер еще пару веток.
- Странные места. Тихие, и какие-то без… - Я попытался подобрать подходящее слово, но Филджи
