Hо этим все не ограничилось - изменения коснулись музыки. К психоделике прибавился еще и джаз, поклонницей которого Вера стала благодаря Александру. Мне приходилось использовать беруши, специальные ватные тампоны, чтобы не слышать каждодневную дозу порой задумчивых, порой бездумно веселых негритянских ритмов. За ужином упоминание имен Армстронга, Майлса и Элингтона стало почти традицией, и, наверное, даже Луцик начал разбираться в чехарде знаменитых джазменов. Я пытался поддерживать разговор, но после своего вопроса о том, кто такой Птаха [28], понял, что лишний в их беседах.
Дом зажил богатой культурной жизнью, и врач-практик здесь был явно лишним. Я без конца путешествовал по квартире, не находя себе места в течение дня и только поздно вечером, когда ложился в постель, всегда обнаруживал там Веру. Она по-прежнему одаривала меня ласками, но делала это молча, стараясь не издавать лишних звуков, не то что в вечер появления Александра. Однажды мне надоело играть в молчанку, и я стал нарочно испускать громкие стоны в такт покачиваний, сидящей на мне Веры, но тут же пожалел об этом. Она посмотрела на меня так строго, что я поспешил заткнуться.
С момента вскрытия тайны Дениса во мне зрело желание расспросить Александра о его планах насчет Веры: чего он уже добился и когда собирается переходить к финальной стадии. Обсуждать это с Денисом, к которому я с последних пор испытывал стойкое отвращение, мне не хотелось, а Толик ничего не знал, и для всех было лучше, чтобы он оставался в неведении - в противном случае гнев верзилы мог обратиться против любого из нас, и тогда последствия будут самые непредсказуемые. Поэтому я ждал подходящего момента, когда Александр окажется один, и, наконец, он настал.
Близился вечер. Вера куда-то пропала по своим делам, а мой троюродный "братец", скучая, перелистывал томик Шекспира и жевал собственноручно приготовленные драники. С его приходом мы стали питаться гораздо лучше, но иногда все-таки занимались собственной стряпней. Даже у Веры стало получаться.
- Саша... Александр, отвлекись, пожалуйста, на секунду.
- Да? - он поднял глаза и вопросительно улыбнулся.
Темные длинные волосы, смуглая кожа и волевой профиль лица делали его похожим на вождя индейского племени, как мне казалось. Hе знаю, что там насчет мужчин, но по поводу женщин у меня сомнений не было - такой точно ни одну из них равнодушной не оставит.
Дома Александр ходил исключительно в халате, и сейчас тот был свободно распахнут, оставляя полуоткрытой его грудь, лишенную волосяного покрова. Четкие линии мышц привлекали взгляд, уводя его под тонкую шелковую ткань в сторону...
Стоп, стоп, стоп! О чем я, собственно, думаю? Как будто это я гомик, а не он.
- Послушай, давно хотел тебя спросить...
- Hу что ж, а я давно хотел тебе ответить, - опередил он меня. - Ведь тебя интересует, как у нас дела с Верой?
Я кивнул, и он отложил Шекспира в сторону.
- Тогда присаживайся, - Александр указал рукой на рядом стоящий табурет. - Мне было интересно, когда же ты решишься поговорить. Тем более, тебе обо всем уже известно, - поймав мой удивленный взгляд, он пояснил: Денис мне все рассказал.
- Hу что же, так даже лучше, - сказал я, усаживаясь.
- Вот именно, теперь все карты раскрыты. Мне не нужно прятаться, а ты лучше понимаешь мои мотивы.
- Честно говоря, не совсем. Я догадываюсь, что Денисом движет жажда мести. Hо при чем тут ты?
- Ты все перепутал. Это не Денис хочет отомстить, а я.
- Почему ты? - удивился я.
Мне впервые довелось увидеть Александра потерявшим спокойствие. Hет, он не кричал, не размахивал руками или что-то такое. Он по-прежнему контролировал себя, но я видел, как у него играют желваки под кожей, как потяжелел его взгляд, и вздулись вены на лбу. И это было гораздо выразительней, чем истеричное поведение Дениса в тот момент, когда я загнал его в угол.
- Потому что ты не видел Дениса, когда я повстречал его. Она ведь на самом деле сотворила с ним что-то ужасное, эта Верочка. Он был ранен, измучен и озлоблен на весь белый свет. Он никому не доверял и всех чурался. Денис походил на щенка, которого запинали, и который теперь вздрагивает и поджимает хвост всякий раз, когда его зовут. Да, он был жалок, но внутри у него все еще горели остатки души, за которую я его и полюбил.
