— Лучше бы вы, право слово, не называли меня Фредом, — сказал я.
— Выставьте ее вон, — чуть успокоившись, проговорил Добрьяк. — Вон ее, и дело с концом.
— Она говорит, что принесла письмо от дядюшки Мэтта, — сообщил я и снова вывел его из себя.
— Не читайте! Не берите в руки! Зажмурьтесь! Заткните уши! Выпроводите ее вон!
— Может, позвонить Райли?
— Боже мой, нет! Просто выставьте ее за дверь!
— Можно вопрос? Кто она такая?
Последовало короткое молчание, во время которого Добрьяк успел взять себя в руки. Он тихо сказал:
— И далась вам эта женщина, Фред. Поверьте, в ней нет ничего хорошего.
— Лучше не называйте меня Фредом, — повторил я.
— Дешевка, невежда из низших сословий. Она вам совсем не пара.
— Что общего у нее с дядюшкой Мэттом?
— Нууууууу… она там жила.
— На Южной Сентрал-Парк?
— Швейцары терпеть ее не могли.
— Погодите-ка, она что, сожительствовала с дядюшкой Мэттом?
— Ваш дядька был совсем не такой, как вы. Суровый, легкий на подъем, как первый поселенец. Ничего общего с вами. Разумеется, и вкус у него был другой, поэтому женщины, с которыми он якшался…
— Спасибо, — сказал я и положил трубку.
Блондинка сидела на диване, закинув ногу на ногу и положив длинную руку на спинку. На женщине были черные туфли на шпильках и с тесемками на голени, капроновые чулки, черная юбка и белая блузка со сборками вокруг шеи. Сбоку блузка вылезла из-за пояса юбки, явив свету белую кожу. Прежде на блондинке был еще и черный пиджак, но теперь он висел на дверной ручке.
— Итак, он тебя просветил, верно? — спросила она.
— Посоветовал выгнать вас. Не велел ничего слушать. Вы из низших сословий.
— И это все? — Она чуть задрала нос. — Это его не надо слушать.
Жуликоватый стряпчий по темным делишкам — вот кто он. Такой продаст родную сестру за шоколадку да еще откусит добрую половину.
Эта оценка более-менее совпадала с моим собственным мнением о стряпчем Добрьяке, но то обстоятельство, что у нас с блондинкой (интересно, действительно ли ее зовут Герти Дивайн?) есть общий недруг, еще не давало мне бесспорных оснований доверять ей.
— Пожалуй, взгляну на это письмо, — решил я.
— Да уж, пожалуй, взгляни, — ответила она, взяв конверт с колен и вручая его мне. — Но не увлекайся чтением настолько, чтобы забыть о гостеприимстве.
Я не хотел угощать ее выпивкой, поскольку это дало бы блондинке предлог задержаться здесь дольше, чем нужно. Посему я притворился тугим на ухо, повернулся к женщине спиной и вскрыл конверт.
Письмо было кратким, едким и неудобочитаемым из-за все того же нетвердого почерка. Оно гласило: «Пляменник Фред, сим придстовляю табе Герти Дивайн, каторая блестала в „Канонирском клубе“ Сан-Антонио. Она была моим верным таварищем и сиделкою, и она — лучшая вещь, каторую я могу табе перидать. Радуй ее, и я ручяюся, что она табе будет радовать взад. Твой долго пропащий дядя Мэтт».
Я поднял глаза и обнаружил, что остался в гостиной один, но потом услышал звяканье льда в стакане и отправился на кухню, где Герти Дивайн сооружала коктейль, употребив для этой цели припасенный мною на утро апельсиновый сок.
— Если любезному хозяину угодно отведать чего-нибудь, пусть позаботится о себе сам, — заявила она.
Я поднял листок повыше и спросил:
— Что означает эта писанина?
— Что теперь я твоя, милый, — был ответ. Герти взяла свой стакан и направилась ко второму выходу из кухни. — Там у тебя спальня, да?
Герти Дивайн отправилась в магазин, и спустя несколько минут послышался робкий стук в дверь. Я открыл. За порогом стоял Уилкинс, жилец со второго этажа, с древним потертым черным чемоданом, перехваченным вдоль и поперек широкими кожаными ремнями. Он поставил свой баул на пол, перевел дух, покачал головой и сказал:
— Старость — не радость.
Похоже, ответа не требовалось, да и не существовало. Кроме того, в голове у меня до сих пор царила Герти Дивайн, и я раздумывал, что мне делать, когда она вернется. Если вернется. В общем, я просто стоял, таращился на Уилкинса с его чемоданом и размышлял о мисс Дивайн.
Уилкинс, по обыкновению, был весь в синем: старая синяя рубаха от интенданта ВВС, застарелые синие чернильные пятна на правой руке.
