— Весело насвистывать на кладбище, — провозглашает Джули. — Переставлять стулья на «Титанике».
Я смеюсь:
— Да, но это не смерть заставляет всех так беспокоиться. Каждый может создать себе свой сценарий смерти и действовать согласно ему. Но что за этим сценарием? Другой сценарий? И еще один? В конце концов черепахи закончатся.
— А? Черепахи?
— Один ученик пришел к наставнику и спросил: «На чем покоится мир, учитель?», — на что учитель ответил: «На спине огромной черепахи». Студент, от которого не так легко отделаться, спросил: «А на чем покоится огромная черепаха, о мудрейший?» На что учитель ответил: «На другой черепахе». Студент не был готов сдаться. «А на чем покоится эта черепаха?» — спросил он, на что наставник, разозлившись, ответил: «Ты что, не понял? Дальше одни черепахи».
Джули смеется и кивает головой.
— Истина положения в том, что в конечном счете нет ничего. Бесконечность. Вечность. Пустота. Бездна. В конце концов каждый плавающий будет иметь дело с фактом, что есть только он, безбрежный океан и ничего между ними.
— А все остальное ложь.
— В основном, да. Тело — это просто арендованная машина, а эта планета просто мотель. Этот дом ничей, хотя некоторые относятся к нему как к постоянному месту жительства, будто самое плохое, что может случиться, — это, въехав, двинуться дальше. Насколько абсурдно, но при этом жизненно все выглядит с точки зрения опыта. Смотри на вещи с этой перспективы и увидишь бесчисленные способы, с помощью которых это общество поощряет внешнее я и высмеивает саму идею обращения внутрь, как отвращает от нее и как сопротивляется ей. Алан Уоттс называл это табу на знание того, кто ты есть. Чтобы порвать с ложным я, нужно порвать с...
— ...со всем, — говорит Джули. — Семья, друзья... — Ее голос осекается, пока она перечисляет эти последствия. — Все. Все, что ты есть... все, что знаешь... все...
Действительно
все.
Я решаю, что лучше сбавить напряжение.
— Итак, основная идея в том, что у меня, как просветленного человека, есть прямое и непреходящее знание себя. У тебя, как у непросветленного человека, его нет. Поэтому ты создала личность, с которой ты, хм... ну, отождествляешься. Ты думаешь, что ты — это ты. А теперь, в самый, возможно, темный час где-то в самой глубине своей души ты узнала, что это все фасад, и ты оплакиваешь свою фальшивость и взыскуешь истины, существенности, основания или чего угодно...
— Оплакиваю?
— Есть такое слово, разве нет? Как насчет стенаний?
— Оплакивать подойдет, — смягчается она.
— Ну, вот так. Это фундаментальная разница между просветленным и непросветленным — обладание непосредственным знанием о себе. Незнание — питательная среда эго.
Она смотрит в окно. Когда она говорит, ее возбуждение не так заметно, но и показаться мне тоже не могло.
— Значит, все просто держатся на плаву... ничего на самом деле не делая... никуда на самом деле не двигаясь... Потому что море безбрежное, верно? Бесконечное. Куда тут плыть? Старайся не старайся — ты все равно нигде. Все просто притворяются... все это просто...
Я понимаю, что сейчас она говорит не со мной. Она разбирается со своими мыслями. Производит вычисления. Видит то, что всегда было у нее под носом.
— И это вроде как требует тратить каждую каплю энергии, чтобы просто оставаться на плаву, оставаться с группой. Я вижу. Все, что делают люди, — это притворство. Все, что я когда-либо делала... всю свою жизнь...
Я решаю подкинуть ей кое-что конкретное для размышления.
— Дао говорит, что мудрецы видят людей как соломенные чучела, и вот что это значит — только внешнее, ничего внутри. Сцену наводняют пустые костюмы вроде зомби. Только внешность, никакой сущности. Да, непросветленные для просветленного выглядят как зомби — как вымышленные персонажи, оживленные таинственной силой. Никого нет дома. Если бы человек рождался просветленным, вместо того чтобы проделывать путь от непросветленного до просветленного и получать опыт соломенного чучела, полагаю, он нашел бы это место чертовски пугающим. Оживленным, населенным, но при этом странно необитаемым.
