— Под положением вы имеете в виду полную просветленность?
— Хммм, ну, частичного просветления не бывает, но да, любой, кто знает то, что знаю я, сказал бы то же самое. Верования и вера не являются аспектами просветления. Пойми, у меня есть верования, как, вероятно, они должны быть у любого. Вот почему нельзя ответить да или нет. У меня есть верования относительно личной реальности, загробной жизни и всего остального, что нам не видно из сновидения, так что нам приходится прибегать к помощи воображения и ума, но ничто из этого не имеет отношения к просветлению. Я сейчас молочу вздор, я всегда это делаю, пытаясь ответить на вопросы, с которыми лучше не связываться, — вопросы, которые невозможно перевести без искажений.
— Что значит перевести? С языка непросветленного человека на язык просветленного?
— И обратно, да, вроде того. Просветление всеобъемлюще. Это совершенно другая парадигма. Моя реальность — не твоя реальность. Все правила другие. Будто я говорю на другом языке, а общаемся мы только потому, что я раньше говорил на твоем языке и еще немного его помню. И, кажется, с каждым днем все меньше. Можно ли это вообще убедительно объяснить? У меня не слишком хорошо получается.
— На самом деле, — уверяет она меня, — это очень интересно. Значит, если бы здесь был другой просветленный, вы бы с ним идеально друг друга понимали?
— Черт, я смотрю, аналогия поплыла. Да, вроде того, теоретически, мы бы говорили на одном языке...
— Но..?
— Но этого не случилось бы. Нам не о чем было бы говорить.
Я разыгрываю такую беседу, чтобы дать ей пример.
— Разговор был бы такой: «Привет, как дела?» «Хорошо, спасибо, а у вас?» «О да, отлично. Как эта штука с просветлением, работает?» «О, это правда хорошо, спасибо. Западаю на эту штуку. А вы?» «О да, то же самое, ага. Весьма рад».
Она хихикает, развеселившись от моего маленького спектакля.
— Просто не о чем говорить. Гусеницы, может, и говорят друг с другом, а бабочки нет. Это как... как у вампиров, знаешь?
— Ааа, опять вампиры, — говорит она. — Нет, лично не встречалась.
— Ну, о вампирах известно, что их нельзя увидеть зависающими вместе. Причина в том, что у них нет крепких уз. Им не нужна компания друг друга или кого-то еще. Просто так все устроено. Это дело одиночек. Природа зверя.
— Вы неравнодушны к вампирам.
— Ага, когда я говорю о таких вещах, мне не обойтись без помощи аналогий.
— Но вернемся к изначальному вопросу: просветленный мастер дзэн не будет верить в дзэн? Просветленный суфий будет верить в ислам?
— Ты говоришь о средствах передвижения и конечной остановке. По завершении пути средство передвижения оставляется, забывается. Если я сяду в поезд до Чикаго, я выйду из поезда и буду любоваться Чикаго. Я не буду таскать с собой поезд. Он сделал свое дело. Я в нем больше не нуждаюсь. Разумеется, если кто-то хочет вернуться назад и помочь другим с их путешествием, то я не знаю, будет ли он полагаться на средство передвижения.
— Которое в вашем случае представляет собой...
— Много транспортных средств.
Окно кухни выходит на север, через него открывается просторный вид на облака, которые катят на восток. Этот холодный фронт принес с собой такое удивительное разнообразие облачных пейзажей, что для созерцания величественных панорам достаточно выйти из дому и оглядеться. Бури закипают на западе и мчатся на восток. Похожие на горы белые гряды облаков настолько огромны и так быстро надвигаются, что возникает почти сюрреалистическое ощущение неминуемой беды. Из окна кухни, конечно, нельзя смотреть во всех направлениях, но то, что видно, завораживает.
Я вздрагиваю, потому что Джули внезапно близко наклоняется и говорит в мой воротник:
— Чего вы хотите?
Я смотрю на нее, пытаясь понять, какой смысл она вкладывает в этот вопрос. Увидев мое замешательство, она поворачивает ко мне свою записную книжку:
— Вот, вопрос четырнадцатый — чего хочет Джед?
Мне все еще не ясно, что она имеет в виду, но ответ, вероятно, настолько же неважен, как и толкование вопроса.
— Я ничего не хочу. Я не хочу.
Ее глаза широко открываются.
— Я
