Эндрю — единственный из гостей, кто сидит на этой галерее со мной. Обычно они и близко не подходят к хозяйской комнате, если только речь не идет об уборке, да и то, как правило, когда меня нет. Это и правда неловко. В конце концов, я не могу придумать ни одной причины, почему мне не следует самому застилать свою постель. Даже не знаю, что должно случиться в моей жизни, чтобы люди стали делать за меня мою работу. На самом деле время от времени я прокладываю себе путь на кухню, велю всем выйти и сам привожу в порядок послеобеденный хаос. Я делаю это не для того, чтобы быть хорошим парнем или что-то этим сказать, но потому что мне это нравится. Мне нравится мыть посуду и убираться на кухне. Кто бы мог подумать.
Однажды, прошлым летом, я пригласил сюда Эндрю на время послеполуденной грозы. Лично мне Эндрю понравился. Ему перевалило за тридцать, он был худой, негромкий и большую часть своей взрослой жизни посвятил буддизму. Насколько я помню, он практиковал випассану, что может объяснить его невозмутимое сдержанное поведение. Я хотел, чтобы кто-нибудь присоединился ко мне на время грозы, и Эндрю показался неплохим выбором, что подразумевало его способность сидеть тихо и наслаждаться грозой.
Что он и сделал. Когда гроза почти закончилась, мы налили чаю и стали обсуждать его отношения с буддизмом. Мне было интересно услышать о его взглядах и опыте. Вообще говоря, я никогда не мог понять буддизм концептуально. Я прекрасно понимаю дзэн — по крайней мере, ту его версию, которую сам тщательно очистил от лишнего, — но, как ни странно это звучит, мне ни разу не удалось найти связь между дзэном и буддизмом. Прежде всего, я никогда не мог понять, как желание стало плохим парнем, а сострадание хорошим. Судзуки говорит, что буддизм не имеет ничего общего с глубокими переживаниями, что буддизм — это обыденные вещи вроде поесть и идти спать. Время от времени я читал об этом в книгах и вроде бы что-то понял, но по большей части нет. Возможно, причина моего непонимания в том, что я продолжаю думать, будто цель буддизма состоит в пробуждении от заблуждений, а может и нет. Возможно, его цель в том, чтобы просто поесть и идти спать.
Было интересно послушать, что привело Эндрю в буддизм, но разговор с ним только подкрепил мое убеждение, что я чего-то не понял. Я не теолог, конечно, и никогда не углублялся в изучение религий, но в той степени, в какой я их изучал, мне не трудно понять, о чем они говорят. Христианство, иудаизм и ислам посвящены тому, чтобы сделать Бога счастливым, и он тоже подарит нам счастье. В индуизме похоже, но больше богов. Но буддизм ускользает от меня даже на таком сверхупрощенном уровне. Откровенно говоря, я думаю, что он ускользает от многих его приверженцев, что проявилось и в разговоре с Эндрю.
Он застрял на нескольких вопросах, по его словам. Мы обсудили некоторые из них, и я поделюсь ими, потому что они могут преподать важные уроки любому, кто пытается освободиться от уз заблуждений (как выражаемся мы в этой игре в просветление).
Что касается буддистской концепции непривязанности, то Эндрю следовало говорить не столько о ее непонимании, сколько о неспособности достичь непривязанности. Это, само собой, вело к парадоксу о желании не иметь желаний, которое само по себе является желанием, что представляет собой погоню за хвостом. Вместо того, чтобы просто подвести его к ответу, я предпочел какое-то время бубнить что-то вокруг да около, наблюдая за его реакцией. Эндрю не нуждался в деликатном подходе, в отличие от других. У него было достаточно мужества и ума, чтобы самому взглянуть на то, что ему показывают.
— Непривязанность можно понимать двумя способами. Один способ — в контексте мирной, счастливой жизни. Другой — в контексте пробуждения от заблуждений, и это, кажется, называют нирваной. Я прав, когда говорю, что целью буддизма зачастую объявляется искренность, свобода от страданий или что-то вроде этого?
Эндрю подтвердил, что насыщенная и удовлетворенная жизнь во многом является целью буддизма, но добавил, что просветление — нирвана — ему ближе.
