— Го… гори-им! — истошным голосом завопила она.
Все вскочили. Горел хлев.
Сбежались люди. Кто-то рванул замок, хотел вывести скотину из хлева, но пламя уже охватило поветь. А тут еще патроны начали рваться так, что все бросились врассыпную. Когда же в огне бабахнули несколько гранат, во дворе не осталось ни одного человека. Авдотья голосила, за углом избы стоял Шайдоб и трясся мелкой дрожью. Люди знали, что старик собирает оружие, решив позднее сдать в волость и тем выслужиться перед немецкими властями. Дособирался, так ему и надо! А Шайдобу в эти минуты больше всего было жалко кобылу, сгоревшую вместе с хлевом.
— Подумать только, десять лет мучилась в колхозе, и на тебе, — горевал Тихон. — Был бы у меня конь, новый хлев мигом поставил бы.
— Сожгли, проклятые, сожгли! Приедет сынок, быстро найдет бандитов! — на всю улицу кричала Авдотья.
Шайдоб догадывался, кто мог поджечь хлев, но говорить об этом боялся. Слава богу, думал он, что изба уцелела.
Когда вернулась Вера, Сергеев очень обрадовался. Он даже поднялся и, держась за стены, встал на топчане. Но радость была недолгой. Политрука расстроило сообщение Веры о положении на фронте. «Вот гады, идут на Москву!» И хотя Сергеев сдерживал свои чувства, Вера уловила в его голосе нотки отчаяния. Она думала, что это вызвано медленно заживающей раной, и решила посоветоваться с Марией.
— Соседушка, сходила бы ты в Селище и попросила врача наведаться ко мне. Никак не заживает у Сергеева пятка.
— Хорошо, схожу. Ярошев — свой человек, он все сделает.
Врач пришел на следующий день. Политрук скрыл от него свое воинское звание, назвался рядовым бойцом. Ярошев не высказал никакого сомнения и был явно доволен, что оказался полезным.
— Скоро, скоро встанете, — сказал он. — Рана затянулась. Немного погрубеет кожа, и все.
Политрук повеселел, начал рассказывать о знакомых жителях Дубовой Гряды. Врач одобрительно кивнул:
— Хорошо, что вы сплачиваете молодежь. Ее нужно оберегать от фашистского влияния. Думаете, в полиции все только социальные враги? Отнюдь. Одному жить не на что, другого силой заставляют служить. Конечно, семья не без урода, есть и такие.
— Боюсь я за здешних ребят, — признался Сергеев, — как бы из-за какой-нибудь глупости не погибли. Есть отчаянные, прямо-таки горят ненавистью к фашистам. А выдержки не хватает. Как только поправлюсь, из этой деревни уйду, меня тут многие знают. А пока надо ребят сдерживать.
«Оружие прячем, а какая от этого польза! — сидя дома, хмуро думал Володя. — Будет лежать, пока ржавчиной не покроется. Дожидайся, а чего? Чтобы за горло взяли? Собраться бы да в лес и оттуда, как дед Талаш, — громи! Так нет, Сергеев боится. Мама, наверное, рассказала ему и о винтовке, и о моем своеволии…»
Вдруг в избу вбежала Лида.
— Сергеев просит, чтобы ты зашел к нему, — не поздоровавшись, выпалила она.
— Хорошо, — сердито ответил юноша.
Лида удивленно пожала плечами и ушла.
Политрук сидел на топчане, подперев голову рукой. Он молчал, и Володя не знал, с чего начать разговор.
— Рассказывай о своих подвигах, — наконец произнес Сергеев.
— Винтовка подвела, — как бы стесняясь, ответил хлопец.
— Ты на нее понадеялся и думал, что никто не узнает?
— Да.
— А что получилось? Своим поведением ты можешь погубить нас всех. Запомни: без организации, без связи с людьми нам выступать нельзя. От имени твоих товарищей комсомольцев предупреждаю, — Сергеев поднялся с топчана и нечаянно ударил ногу. Стиснув зубы, он даже присел от боли. Парень растерялся, так стало жалко политрука. И несколько дней после этого он чувствовал недовольство собой.
А однажды зашел к Лиде в избу и увидел Зину. После возвращения в деревню Володе ни разу не удалось поговорить с девушкой. Зато теперь разговаривали обо всем. Вспоминали школу, учителей, товарищей.
— Куда исчезла учительница, которая была похожа на тебя? — спросил Володя.
— Александра Михайловна? Не знаю, — ответила Зина.
— Я же тебе говорила, а теперь и он признает: Александра Михайловна была самой красивой в школе, а ты, Зинка, в деревне, — заметила Лида.
Зина покраснела, потупилась, а именно такою она больше всего и нравилась хлопцу.
