— Пан Кичка, — сказал он, подчеркивая словом «пан» новые отношения между фашистскими прислужниками, — в Дубовой Гряде, можно считать, до сих пор существует колхоз. Люди живут надеждой на возвращение большевиков. Никто ничего колхозного не берет. Лошадей, правда, раздали, но бывший конюх потребовал от каждого хозяина расписку, что тот берет лошадь на сохранение до определенного времени. Попытался было старый Шайдоб сломать такой порядок, так деревенские парни прогнали его с поля, сняли замок с бани, сделанной когда-то из гумна старика. Не нравится мне их настроение. Видимо, все еще сказывается влияние большевиков, которые, вырвавшись из окружения, проходили через деревню.
Прищурившись, бургомистр хитро посмотрел на начальника полиции. Тот заерзал на стуле, хихикнул:
— Вот-вот, именно так. Шайдоб рассказывал, что возле траншей уже нет оружия: кто-то успел собрать. А мне удалось узнать, кто именно: каждый, идя домой, несет — что бы вы думали? Обрез! Одного такого уже поймали на днепровской переправе. Шел откуда-то из Западной. А я хвать — под ремнем обрезик! Спрашиваю, где взял? И где бы вы думали — возле Дубовой Гряды подобрал винтовку да на болоте — чик-чирик ствол от нее. Там многие проходили, вот и порастаскали.
— Нет порядка в моей волости, пан Кичка. Поезжайте в эту деревню и сделайте все необходимое, чтобы мужичье уважало власть и перед нами загодя становилось на колени. Не хочется немцев науськивать: подумают, что мы бессильны и не можем сами управлять.
Бургомистр прочитал Кичке приказ комендатуры и приказал арестовать двух парней, а потом подсунул еще какие-то бумаги. Пока начальник полиции читал их, Бодягин задумался о своем: «Посмотрю, какую инициативу он проявит в этой операции, а нет, так добьюсь, чтоб выгнали к черту. Обрезики… Мелет глупости. Работая с этим дураком, я не только не продвинусь выше, но и тут не удержусь. Был бы мой отец здесь, мы бы навели порядок. Он по своей линии, а я по своей».
Отец Бодягина, священник, долго жил на Полесье. С детства он рассказывал сыну смешные истории о мужиках и называл их чернью. Своих прихожан он так опутал религиозной паутиной, что те верили каждому его слову. Скажет: «Осину осина повалила, Ивана придавила, лежит бедолага до вечера, а есть ему нечего». И люди несут яйца, отдают последнюю копейку, чтобы святой отец передал все это через бога Ивану. Тем, кто не ходил в церковь, по вечерам показывал черта. И хотя днем на этом месте оказывался обгоревший пень, многие думали, что на самом деле видели нечистую силу. Как только поп не обманывал легковерных простаков! А после революции начал агитировать против советской власти, за это его и выслали из тех мест. Сын же закончил лесной техникум и работал на Полесье в одном из лесхозов. Во время мобилизации удрал в лес, долго не возвращался домой, чтобы не взяли в армию. А пришли немцы — бросил жену с ребенком и переехал на Жлобинщину.
— Ну, так я поеду, пан бургомистр, все выполню.
Эти слова вывели Бодягина из задумчивости. Кичка попрощался с ним и ушел.
После полудня небо нахмурилось. На кладбище над старыми соснами кружилось воронье. По мерзлой дороге тарахтели три повозки, а впереди ехали на лошадях шестеро полицейских во главе с начальником. Они то громко хохотали, то подсвистывали, подгоняя своих коней. И, только подъехав к болоту, немного угомонились. Так и добрались до Дубовой Гряды.
В избу Марии явился сам начальник полиции, разославший подчиненных по деревне. Володя быстро разделся и шмыгнул под одеяло, а мать встретила Кичку возле порога.
— Ну, мне у тебя нечего спрашивать, помню, как приводили в полицию. Разве что спину подправить? Небось, зажила уже. Неси яйца, соль и мед!
Володя слышал, как мать, скрипнув дверью, вышла в кладовую. Кичка заглянул в соседнюю комнату и увидел хлопца.
— Ты почему лежишь?
— Заболел.
— Вставь! Может, ранен?
Володя спустил ноги с кровати, поднялся.
— Это мой сын, он болен! — подбежала вернувшаяся мать.
— Вижу. Похож.
Мария старалась побыстрее отдать яйца, чтобы Кичка оставил сына в покое. Тот посмотрел, хмыкнул:
