В возрасте восьми лет, впервые посетив Лондон с мамой и папой, Стивен решил, что Пикадилли-серкус – центр вселенной, неописуемо пленительное, инопланетное место, где, как в старом британском мюзикле шестидесятых, в любой момент кто-то может отчебучить танцевальный номер. Это случилось двадцать четыре года назад. Теперь Стивен здесь работал и, выходя из горячего, напоминающего суп воздуха станции подземки в промозглый вечер позднего октября, видел только чрезвычайно бьющую по глазам, шумную и коварную площадь с круговым движением. Поблизости гнусавый уличный музыкант упрямо и последовательно излагал сборник песен «Radiohead», и шансы на внезапный танец казались совсем уж призрачными. В эти дни Стивен даже едва замечал Эроса – безусловно, самый посредственный памятник в мире. Если он вообще удосуживался поднять глаза, то только чтобы взглянуть на электронные часы под рекламой кока-колы и понять, опаздывает ли он на работу.
19:01.
Опоздал. Стивен ускорил шаг.
Театр «Гиперион» стоит на Шафтсбери-авеню, между оптовым магазином кухонного оборудования и типично американским «Стейк-хаусом», какого уже не отыщешь нигде в Америке, – в ресторане такого рода всегда найдется хоть одна рыдающая женщина. Проталкиваясь и пропихиваясь сквозь толпу, все еще серовато-синий после собственного вскрытия, Стивен выглядел удивительно уместно среди заблудших туристических групп, бледных, полуобморочных продавщиц, стремящихся домой, меланхолических, тоскующих по родине испанских студентов, предлагающих ему рекламные проспекты курсов английского языка. Он поспешно проскочил мимо непомерно расплодившихся пунктов обмена валюты, мимо пользующихся дурной репутацией заведений фастфуда с отливающими всеми цветами радуги оранжевыми горами свинины в кисло-сладком соусе и пиццей – толстыми клиньями серого теста, уляпанными томатной пастой и парафинообразным сыром. Может, стоит что-нибудь съесть? Пепперони? Он взглянул на покрытые испариной куски пиццы под высоковольтными лампами – пепперони отблескивала маслянистым красным пóтом. Пожалуй, нет. Наверное, лучше после работы. Сейчас 19:03, то есть формально он опоздал к сигналу получасовой готовности. Театр уже показался, и, глядя на восток вдоль Шафтсбери-авеню, Стивен видел огромный, нависающий над тротуаром рекламный щит с Джошем Харпером – высотой в три этажа.
На афише красовался Двенадцатый Самый Сексуальный Мужчина Мира в расстегнутой до пояса белой рубашке с пышными рукавами и жабо и в плотно облегающих черных кожаных штанах, весьма сомнительных с точки зрения истории. Правой рукой он сжимал рапиру, нацеленную в прохожих, а в левой, высоко над головой, держал книгу, словно говоря: «Вот только закончу эту дуэль и тут же снова засяду за „Дон Жуана“». Пониже пояса располагались слова «Безумный, злой и опасный знакомый», выписанные излишне витиеватыми буквами, призванными отражать высокий литературный стиль и историческую достоверность. «Феноменальное мастерство! Харпер – сам лорд Байрон», – сообщал плакат, а курсивное «сам» обрубало всяческие споры раз и навсегда. «Строго ограниченный, один сезон!» Три месяца назад, в августе, когда Стивен впервые увидел плакат, он ухмыльнулся, представив, что «строго ограниченный» относится к Джошу Харперу и его актерским способностям, но засомневался, найдет ли кто-нибудь еще эту шутку забавной или верной, да и рассказать ее было некому.
Стивен еще раз взглянул на часы: прошло четыре минуты. Девять минут опоздания; непрофессионально, непростительно для дублера. И все же ему, возможно, удалось бы проскочить, если бы у актерского входа не стояла на страже Донна. Он незаметно пробежал мимо группки охотников за автографами, ожидающей Джоша, – сегодня восемь, неплохо…
– Десять минут опоздания, мистер Маккуин, – сообщила Донна, стерегущая вход. Донна заведовала постановочной частью – невысокая, но широкая женщина с большим туповатым лицом, похожим на раскрашенную обувную коробку, ломкими волосами бывшей готки и неприветливыми манерами озлобленного физрука. Она всегда носила форменный блекло-черный саржевый комбинезон, а на бедре – предписанную уставом огромную связку ключей, которую сейчас вертела на пальце, словно шестизарядный револьвер.
