— Был, — спокойно ответил Зала.
— Надо бы вас отправить туда, на передовую. Вместе со всеми бывшими красноармейцами. Узнали бы вы, что такое красный рай.
Все с любопытством ждали ответа Залы, но он промолчал. Только, глядя на горизонтальный подшипник, про себя послал лейтенанта к чертовой матери.
— Вы что, язык проглотили? — осведомился Казмер.
— А что говорить? Чего вы от меня добиваетесь?
Лейтенант раздраженно махнул рукой и с ненавистью произнес:
— До чего же вы все жалкие и ничтожные людишки! Все до единого! Знаете, чему я удивляюсь?
— Понятия не имею, господин лейтенант.
— Удивляюсь, что вы еще на свободе. В Будапеште до ваших единомышленников уже добрались. Несколько сот большевиков упрятали за решетку. Ну, ничего, дойдет и до вас очередь.
Зала слышал об этих арестах и даже советовался с Балинтом Чухаи, как теперь быть, не перейти ли на нелегальное положение. В конце концов они решили не предпринимать никаких шагов до получения инструкций от областного комитета.
С тех пор Зала избегал Казмера. Он понимал: тяжелораненый лейтенант будет искать любой повод, чтобы придраться к нему.
В один из июньских вечеров Залу известили, что в следующее воскресенье ему необходимо к десяти утра отправиться в город. Там он должен зайти в мастерскую художника Аттилы Чонгради на улице Футо и спросить, не требуется ли для строительства виллы специалист по слесарным работам. Если художник поинтересуется, кто рекомендовал ему слесаря, сказать: жена учителя Белы Богара Амалия Чонгради. Поразмыслив над этим известием, Зала начал, наконец, понимать, почему учитель Богар так сердечно отнесся к нему и к Миклошу и принял участие в их судьбе. «Боже праведный, — думал Зала, — если вместе с нами сражаются такие люди, как Богар и его жена, значит, наше положение не безнадежно!..» Это воодушевило его. В воскресенье точно в назначенное время он был на улице Футо. В мастерскую поднялся не сразу, сначала тщательно проверил, не следят ли за ним. И только убедившись, что все в порядке, вошел в парадную. На его звонок дверь открыл сам хозяин — учитель рисования и художник Аттила Чонгради, высокий круглолицый шатен с карими глазами и с усищами настоящего куруца[14].
— Вам кого? — спросил он.
Зала представился и произнес пароль. Чонгради провел его в мастерскую. Там уже находились Балинт Чухаи, профсоюзный уполномоченный Виктор Хайдушка и еще какой-то низкорослый худощавый мужчина лет пятидесяти. Незнакомец вел себя очень нервозно, постоянно оглядывался на дверь, словно опасаясь, что вот-вот нагрянут полицейские или жандармы.
— Этот товарищ прибыл к нам из центра, — сказал Чонгради. — Фамилию его оглашать не обязательно. Достаточно знать, что он — инженер-строитель, проектировщик моей виллы. Балинт Чухаи здесь для того, чтобы договориться на взаимовыгодных условиях о поставке необходимых для строительства кирпичей. Наш друг Зала пришел сюда по рекомендации моей сестры. Он вместе с Виктором Хайдушкой должен выполнять на строительстве слесарные работы. Вот почему мы все здесь. У меня тут и чертежи — на случай, если кто придет полюбопытствовать. А сейчас перейдем к делу. — Он повернулся к представителю центра: — Тебе слово.
Незнакомец говорил медленно, как бы обдумывая каждую фразу. Он немного картавил, но речь его была внятной. Подробно рассказал о волне арестов, прокатившихся по столице.
— Стоит ли отрицать, — подытожил он, — что нам нанесен тяжелый удар! Полицейские ищейки потрудились на совесть. Но урон мог бы быть меньшим. К сожалению, кое-кто из наших товарищей не выдержал на допросах. Их слабость обернулась новыми арестами. Полиция считает, что костяк партии разгромлен, деятельность ее парализована.
— И это действительно так? — спросил Зала.
— Нет, конечно. Большая часть областных комитетов не утратила дееспособность. Как, например, здесь, у вас. Поэтому я к вам и приехал. Наша главная задача сейчас: дать знать народу, рабочему классу, что мы живем, существуем, боремся, что нас не уничтожили.
Чонгради принес из чулана большую оплетенную бутыль вина. Поставив на стол стаканы, наполнил их.
