— И тебе здоровья, Саша, — ответил Изотов. — Как нынче? Спокойно все?
— Да вроде ничего страшного не произошло, — листая наши документы, сообщил офицер. — Как обычно все.
После проверки шлагбаум открылся, и мы неспешно покатились по чистой дороге, обрамленной с двух сторон кустами, в которых иногда обнаруживались выкрашенные в зеленый цвет ворота.
Ни одного дома видно с дороги не было — все они прятались где-то в глубине участков, среди шумевших верхушками высоченных сосен.
Одни из ворот оказались открыты. Туда и свернул Валентин Аркадьевич.
Мы вылезли из машины, припаркованной на небольшой стоянке за воротами, от которых к нам подошел чернявый мужик в солнцезащитных очках и финском спортивном костюме Finn Flare — мечте всех провинциальных спортсменов. На ногах у него были красные кроссовки с замершей в прыжке кошкой — я только слышал, что такие где-то есть.
— Добрый день, Валентин Аркадьевич, — поздоровался он.
— Здравствуй, Женя! — поприветствовал мужика Изотов. — Как служится? Как супруга?
— Спасибо, Валентин Аркадьевич, пока не жалуемся, — улыбнулся чернявый. — Это внуки?
— Ну да, Жень. Решил вот со старыми зубрами познакомить, чтоб видели, чего можно достичь, служа родине.
— Дело хорошее, — одобрил Женя. — Геннадий Иванович вас ждет в беседке. Я провожу.
Вслед за ним мы пошли по засыпанной мелким мраморным отсевом — почти песком — дорожке, оставляя мелькнувший в просветах деревьев дом по правую руку.
Здесь совсем не было так жарко, как на дороге. Светлые пятна и тени огромных сосен шевелились на земле, где-то высоко часто стучал дятел, чирикали какие-то чижики меж стволов деревьев гулял свежий ветерок.
Впереди показалась обещанная Женей беседка.
— Вам туда, — остановился чернявый охранник.
Мы прошли мимо него к деревянному крыльцу.
— Кого я вижу! — Навстречу нам вышел, раскинув в стороны руки, дедок лет семидесяти.
Невысокого роста, плотный, он производил впечатление маленького танка. На его полноватом лице сильно выделялись плотно сжатые губы и очень высокий лоб. Глаза за дымчатыми очками почти не были видны. Одет он был в какое-то подобие тех бесформенных летних костюмов-пижам, в которых любил щеголять Хрущев. Только вместо рубахи с вышивкой на нем была вполне обычная футболка со шнуровкой на груди.
Он скатился по деревянным ступенькам нам навстречу.
— Валя, ты прямо как на прием в посольство вырядился! — Воронов облапил своего старого друга. — Хорош, хорош еще, стервец! Ну, — он отстранился, — представь меня своим «внукам»?
— Это Сергей, мальчик, про которого я тебе говорил, Геннадий Иваныч. А это Захар — его друг и помощник.
Воронов и нас сжал в своих еще крепких объятиях, успев между делом шепнуть:
— Серьезные разговоры только на аллее. Беседку слушают.
— Смотри, какая у нас молодежь, Валь! — похвалил нас Воронов. — Сами ведь пришли, почувствовали, что могут пригодиться стране, и пришли! Хвалю! Да что мы в дверях-то стоим, проходите. Вот чай, вот пряники-сушки, угощайтесь, молодежь!
Мы скованно прошли мимо хозяина и расположились на скамьях, стараясь показать, что не чужды хороших манер.
Хозяин уселся на кресло, стоявшее во главе стола, и распорядился:
— Валь, наливай чайку, а то мальчишки твои совсем засмущались! А вы, молодцы, рассказывайте, как страна живет, чем дышит? А то я здесь — как в заключении со своими болячками; чуть соберусь на свободу, что-нибудь да прихватит. Так что там слышно — «от Москвы до самых до окраин?»
Захар начал что-то лепетать про небывалый подъем трудящихся, но, стушевавшись под пристальным взглядом Воронова, замолчал.
— Совсем ты запугал хлопцев, Геннадий Иванович, — усмехнулся в усы Изотов. — Разве можно так из молодого поколения жилы тянуть?
— А как иначе-то, Валя? — немедленно отозвался хозяин. — Им ведь дело предстоит нешуточное! Пойдемте-ка, погуляем!
Мы вышли на дорожку и прошлись по ней к берегу небольшого пруда, поросшего плакучими ивами. На воде плавали серые утки, где-то в кустах на противоположном берегу квакала лягушка.
Хозяин остановился и обернулся к нам:
— Парням предстоит сделать то, чего не смогли ни ты, ни я, ни вся наша хваленая партия. Объегорить капиталистов их же оружием — это я тебе скажу, непросто.
