На обед мы вернулись в «Россию», а сразу после него группа разделилась: часть поехала смотреть Бородинскую панораму, а другая решила пройтись по ближайшим московским улочкам. Не знаю, было ли это возможно три года назад, но теперь с нами не было никаких сопровождающих.
Я не спешил к Павлову — впереди была еще целая неделя. И весь оставшийся день честно сопровождал троих канадцев, включая Анну, стараясь максимально соответствовать образу дружелюбного янки. Я тыкал пальцем в путеводитель и на ломаном русском: «Горбачофф, вотка, перестрой-ка, здрафстфуй-те, добри вечьер, варфарка-стрит, адин-тва-трии» — выспрашивал дорогу у прохожих, громко смеялся, делился жвачкой «Wrigley» с московскими подростками и менял значки на однодолларовые купюры, которыми в избытке запасся по совету Сьюзанн из туристического агентства. К моему удивлению, многие прохожие владели английским на весьма приличном бытовом уровне, и общий язык найти оказалось несложно. Где-то помогали жесты, а где-то рисунки. Балаган удался на славу, и я подружился еще с двумя канадцами — Пьером и Джоан Роуз, пригласивших меня на вечернее распитие бутылочки настоящего ирландского виски, который они успели купить в Duty Free в Хитроу.
От виски я отказался, заявив, что коль уж мы попали в Россию, то и пить нужно водку, квас и армянский пятидесятиградусный коньяк «Двин», который так любил наш союзник — лорд Черчилль. Идея была поддержана; в баре «России» мы накушались по-русски (так, во всяком случае, считала Анна Козалевич — единственная в группе, имевшая русские корни и поэтому ставшая беспрекословным авторитетом во всем, что касалось «рашн традишн»).
Вечером в номере, куда меня довели Пьер и еще какой-то англичанин, зазвонил телефон, и вкрадчивый голос на плохом английском поинтересовался, не желаю ли я скрасить свой досуг общением с «рашн пусси»? Помня краем сознания о возможных провокациях, я отказался, нагрубив безвестному сутенеру, пообещавшему в ответ показать мне при случае кузькину мать. Я послал его в задницу вместе с его матерью и «пуссиз». Мы препирались минут пять, пока обоим не стало смешно. Развеселившийся «гёрлз босс» пожелал мне спокойной ночи, и я не преминул этим воспользоваться, отключив телефон от сети.
На следующее утро была запланирована экскурсия в Троице-Сергиеву лавру продолжительностью в восемь часов. Сказавшись больным от вчерашнего возлияния для столь далекого путешествия, я остался в гостинице.
Еще два часа я слонялся по коридорам «России», выпрашивая у добрых теток на постах аспирин и аскорбинку, потом собрался, сдал ключ и отправился в город — «посмотреть московский ГУМ».
Разумеется, ни в какой ГУМ я не поехал.
Мой путь лежал в сторону Каширского шоссе, на недавно открытую станцию метро «Кантемировская», неподалеку от которой проживал Валентин Аркадьевич Изотов.
Я позвонил в звонок незнакомой мне квартиры на четвертом этаже, и спустя пару минут дверь открылась.
— Здравствуйте, — приветливо сказала… Юленька Сомова, еще не узнавая меня. Потом глаза ее покруглели, распахнулись широко и она добавила: — Ты?!
— Здравствуйте, Юля, — растерянно ответил я.
Повисла неловкая пауза.
Она стояла передо мной в простеньком халатике, переднике поверх него. Совершенно без краски на лице — такая знакомая и близкая, такая, какой я ее помнил в лучшие наши годы. Мне невольно захотелось прикоснуться щекою к ее лбу, волосам, носу, вдохнуть ее запах. И я еле удержался, чтобы не сделать этого, и через мгновение морок развеялся.
Она оценивающе смотрела на меня, одетого во что-то явно не со швейной фабрики «Красный октябрь».
А я думал о том будущем, что не случилось, но навязчиво вело людей друг к другу. Видимо, все-таки была в мире какая-то предопределенность.
— Как ты меня здесь нашел? — спросила внучка Изотова.
Я пожал плечами.
— Кого там принесло, внуча? — раздался голос Валентина Аркадьевича из глубины квартиры.
— Это ко мне, дед, — строго ответила Юля.
— Нет, Юля, не к вам. — Мне пришлось ее поправить: — К вашему деду.
Она недоверчиво скосила на меня глаза, чуть повернув голову в сторону.
