Другие мальчишки долго клянчили у родителей стертые пятаки, мечтая хоть разок попасть в цирк, а Рыжий каждый вечер, совершенно бесплатно, сидел на первой скамейке и, когда кончалось представление, отправлялся гулять вместе с огромным Силачом по горбатым, пыльным улицам, и все завидовали ему.
— Этот Силач суеверен, — заявлял учитель истории, — он думает, что рыжие приносят счастье. Суеверие— явление весьма распространенное. Еще Кай Юлий Цезарь...
— Оставьте! — перебивал его учитель арифметики. — При чем тут ваш Кай? Ясно, как дважды два, он приучает мальчишку к делу. Бесспорно, как трижды три, он сделает из него силовую величину.
— Всякому культурному человеку известно, к чему привело суеверие Филиппа Македонского и Андрея Суздальского-младшего, — продолжал историк.
— Не тревожьте зря вашего Филиппа, — сердился математик. — Ясно, как семью семь, мальчик будет силачом. Бесспорно, как восемью восемь, мы еще услышим о нем.
До глубокой ночи спорили ученые люди, а рыжий узкоплечий мальчишка уже спал, и ему снились великолепные сны. Он видел себя огромным и сильным, как его покровитель. Мускулы у него на руках выросли большие и круглые, как два футбольных мяча, на голубой ленте через плечо висело столько серебряных медалей, что и не сосчитать.
Рыжему снилось, что он поднимает за шиворот и закидывает на самое высокое дерево злого и жирного городского мясника и тот хнычет и клянется больше никогда не бить своего маленького сына.
Наступало утро. Шел день. Вечером Рыжий снова сидел на первой скамейке под грязным, вздутым, как парус, брезентом, восторженно глядел на ученых собак, на фокусника, глотавшего раскаленные угли.
Три барабанщика что есть мочи били в три турецких барабана. Три трубача дули в три длинные трубы. Три музыканта гремели медными тарелками, и на арене появлялся Силач. Он кланялся публике, поднимал тяжелые гири, бросал их себе на плечи и на голову, сгибал кочергу, и все хлопали в ладоши. Силач ложился спиной на песок. Десять здоровенных мужчин выносили деревянный помост, клали его на грудь Силачу, вытаскивали пианино и ставили его на помост. Затем выходила маленькая старушка и садилась за пианино. Хрипя и отдуваясь, на помост взбирался грузовик.
Силач держал на груди грузовик, пианино и старушку. Старушка дребезжала на пианино скрюченными пальцами и улыбалась публике, покачивая трясущейся головой.
Рыжий мальчишка знал, что Силач не может сколько угодно держать на своей груди грузовик, пианино и старушку. Рыжий должен был вовремя схватиться за голову и заорать во все горло: «Ух и молодец же!»
После этого старушка переставала играть. Три трубача дули в три длинные трубы, грузовик, хрипя и отдуваясь, спускался с помоста, десять здоровенных мужчин убирали пианино, старушка покидала манеж. Силач одним движением скидывал деревянный помост, поднимался на ноги, и все хлопали ему.
Так было каждый вечер, но вот однажды за пианино вместо старушки уселась бледная, худенькая девушка. Пальцы у нее были такие тонкие, что Рыжий подумал, они сломаются, едва она ударит по клавишам. Но девушка начала играть, и случилось чудо. Старое, разбитое пианино запело, как орган. Под грязным брезентом раздались звуки, каких рыжий мальчишка не слышал в своей жизни. И он забыл, что находится в цирке, забыл, что Силач не может вечно лежать под помостом, держа на груди грузовик, пианино и девушку, забыл, что должен вовремя схватиться за голову и заорать во все горло: «Ух и молодец же!..»
Он очнулся, когда Силач уже поднялся на ноги. Лицо у Силача было кирпичного цвета, тусклые, оловянные глазки впились в рыжего мальчишку.
Публика еще хлопала в ладоши, Силач еще кланялся, а рыжий мальчишка летел стрелой по пыльным улицам. Ему казалось, что Силач гонится за ним. Так он домчался до вокзала, прицепился к хвосту товарного поезда и навсегда уехал из родного города.
Он не сделался силачом, этот рыжий мальчишка. На руках у него не выросли мускулы, большие и круглые, как футбольные мячи. Он не носил через плечо голубую ленту, не закинул на дерево злого и жирного мясника.
Рыжий мальчишка стал знаменитым пианистом, и, когда об этом узнал учитель математики, он заявил историку:
