Когда пошел четвертый год, Каприччио вдруг узнал, что отцовские склады опустели, дворец описан за долги, слуги разбежались.
Все это ничуть не огорчило поэта.
— Что такое деньги, — улыбнулся он, — презренный металл, золотые кружочки... Я — велик... Я напишу новую поэму.
Полгода жил он в каморке у садовника и день и ночь писал стихи. Он писал их и рвал, рвал и писал. Новые строки казались ему недостойными бессмертных строф «Песни о любви».
— Да, — решил он в конце концов, — мой талант иссяк.
И он покинул Венецию, где пришла к нему слава, и уехал в Геную.
В Генуе он был и грузчиком, и разносчиком зелени, и лодочником, пока его не заметила красавица Анита, дочь хозяина сапожной мастерской.
Трудно далось ему ремесло. Ладони его покрылись мозолями, твердыми, как грецкие орехи, румянец на щеках поблек, но зато он научился тачать сапоги, которые не снашивались годами, шить бальные туфли, воздушные, как облака, нарядные башмаки, способные покорить сердце любой красавицы.
Не было во всей Италии мастера искуснее, и сам герцог Пармский удостоил его ордена Колодки.
Минули годы. Полногрудая Анита вышла замуж за Каприччио, у супругов росли дети — мальчик и девочка.
И вот случилась беда. Вдохновение пришло к уже немолодому Каприччио. Как-то за одну ночь он написал поэму «Песнь о башмаке».
Он рассказал в стихах о людях, которые не имели и пары приличных сапог, и о тех, у кого башмаков было больше, чем звезд на небе, воспел босоногих красавиц, ступавших по земле как королевы, и осмеял королев в золоченых туфлях, шагавших как гусыни.
Утром он прочел поэму жене, открыл ей, что раньше был поэтом и хочет поехать в Венецию прочесть свое творение знатокам.
Целый день Анита ссорилась с Каприччио, уговаривая его не заниматься чудачеством, а вечером отправилась с ним в путь.
В Венеции она сняла зал в дешевой таверне, заказала обед и пригласила ученых мужей.
Синьор Эрудицио теперь был уже академиком, синьор Формалио — доктором, а синьор Комплименто — магистром.
После того как немолодой поэт прочел «Песнь о башмаке», выступил синьор Эрудицио.
— Башмак — это не туфля, а туфля не башмак,— сказал он, значительно подняв указательный палец.— Сапог отличается от сандалии, а сандалия от сапога...
Ученый муж говорил долго, умно о том, о сем, о прочем, и, когда кончил, Анита спросила:
— Скажите, ваша милость, чего стоит вещица, которую сочинил мой муженек?
Синьор Эрудицио подумал и, сообразив, что ничего не должен Каприччио, сказал:
— Ни сольди, сударыня, ни сольди.
— Поэма плоха, она ни на что не похожа, — авторитетно кивнул головой синьор Формалио, — в ритмах я не вижу рифм, в рифмах не чувствую ритма.
— У вас очаровательная жена, Каприччио, — улыбнулся синьор Комплименто стареющей Аните, — это лучшее, что принадлежит вам.
В ту же ночь Каприччио и Анита вернулись в Геную.
— Ученые люди не станут бросать слов на ветер, они строги и справедливы, — сказала Анита.
Каприччио промолчал и спрятал «Песнь о башмаке» в шкаф, где лежали испорченные заготовки дорогих ботинок. Но иногда он вынимал поэму, перечитывал ее и потом долго сидел молча, сложив руки на груди.
Все это надоело жене. Когда мужа не было дома, она достала поэму из шкафа и отдала ее служанке, сказав:
— Выброси эту гадость.
Служанка была расчетливой девицей. Она унесла поэму на базар и продала по листику торговцам виноградом, макрелью и маслинами.
Прошло время, и вся Италия — рыбаки и кружевницы, странствующие комедианты и голодные поэты, знатные дамы и кавалеры — распевала грустные и веселые строфы «Песни о башмаке».
Каприччио так и не узнал об этом. Он безвыходно сидел дома, тачал сапоги, которые не снашивались годами, шил бальные туфли, воздушные, как облака, нарядные башмаки, способные покорить сердце любой красавицы.
