Это было давно, в маленьком городе.
Они учились вместе в школе, сидели на одной скамье, и учитель часто беседовал с ними при помощи палки, потому что мальчики были рассеянны и думали о посторонних предметах.
«К чему мне зубрить древние языки, — думал сын колбасника, — если наши покупатели говорят только по-немецки, и даже мой папа, самый богатый и умный человек в городе, не знает, как сказать по-латыни «кровяной зельц».
«Странная вещь, — размышлял сын сапожника, почесывая спину, — господину учителю известны все умные слова, а он предпочитает им палку. Неужели палка сильнее слова?»
Друзья жили рядом. Белый, под черепичной крышей домик сапожника был отделен невысоким забором от каменного дома колбасника.
Поздно вечером, когда другие соседи уже спали, сапожник все еще стучал молотком по колодке, а колбасник щелкал на счетах.
День бежал за днем, год за годом. Колбасник торговал, сапожник тачал сапоги. Мальчики росли, стали мужчинами. Пришла пора, когда их родители умерли, завещав детям все, что успели нажить.
Сын колбасника открыл новый магазин и женился на пухленькой барышне. Она умела играть на клавесине, печь пышки и обещала мужу народить кучу детей.
Сын сапожника остался холостым. Он продал мастерскую отца и занялся философией.
Философ поднимался рано утром и не спеша шел по тихим улицам города. Когда он выходил за ворота, все проверяли часы, зная, что сейчас ровно семь. Когда же возвращался домой, была половина восьмого.
Затем он выпивал чашку кофе, съедал два ломтика хлеба с сыром и начинал думать. Из окна его комнаты на горизонте вырисовывался шпиль городской ратуши.
Колбасник очень сетовал на то, что у школьного друга плохой аппетит.
— Моя дорогая жена, — вздыхал Колбасник, запивая имбирным пивом поросенка с кашей,— если бы все люди ели так мало, я бы давно разорился и пошел бы с сумой по миру.
— О, мой бог! — бледнела супруга. — Что ты говоришь? Мне страшно.
Колбасник хохотал и принимался за телячий окорок:
— Не бойся, милая. Всевышний мудр. Он создал людей для еды и питья. Не так ли, дети?
Три толстощеких мальчика и две сдобные девочки хором отвечали:
— Да, папа.
Лето сменяло весну, зима — осень. Снова наступала весна, за ней — лето, и так повторялось много раз. Колбасник торговал, Философ думал и писал книгу.
Когда книга была напечатана, он принес Колбаснику том, пахнувший свежей типографской краской.
Колбасник усадил свое семейство, надел очки и начал читать вслух. На второй странице он захрапел, а проснувшись, сказал, что столько ученостей не переварит ни одна голова, и, поставив книгу на полку, больше не прикасался к ней.
Вскоре случилось неслыханное событие. Маленький город посетил великий Поэт. Он приехал рано утром и сразу же отправился в домик под черепичной крышей. Там он просидел до глубокого вечера и покинул город, даже не побывав в гостях у господина бургомистра.
На следующее утро Колбасник встретился с Философом во время прогулки и спросил:
— Любезный друг, не сочти за труд поведать, о чем это ты вчера толковал с высоким гостем?
— Пожалуйста, — ответил Философ. — Мы рассуждали о том, что есть истина и справедливость. Великий Поэт нашел, что я мыслю возвышенно. Он спросил, как я добился этого, и я сказал: «Это потому, что передо мною открывается горизонт и я весь день смотрю на шпиль нашей ратуши».
— Ого! — усмехнулся Колбасник. — Да ты, оказывается, шутник. Представляю себе, как смеялся господин Поэт.
— Ничуть. Он даже сказал, что ему была полезна наша беседа.
— Жаль, что он не успел познакомиться со мной,— промычал Колбасник.
— Конечно, — вежливо согласился Философ. А Колбасник высморкался и сказал:
— Я пошлю господину Поэту корзину сосисок, а ты напишешь ему, что мой свиной фарш и ветчина не менее важны, чем истина и справедливость.
— Извини, — возразил Философ, — но я ничего не смыслю в свином фарше и ветчине.
Тут он взглянул на часы, поклонился и ушел домой.
— Ах вот как! — злобно захрюкал Колбасник, глядя ему вслед. — Ты задираешь нос! Хорошо же, я проучу тебя!
На другой день к дому Колбасника подъехали подводы с камнем. Возчики сбросили груз, уехали и вернулись с новой поклажей. Так они возили камень, пока на улице не стемнело.
