Он вынул из кармана брюк пол-литровую бутылку водки и сказал:
- Давай стаканы и закуску, только не очень-то старайся, не обедать пришел.
Рыков поставил на стол два граненых стакана, тарелку с чайной колбасой и хлеб.
Волнухин налил водку в стаканы, выпил свою порцию и, вяло пожевывая кусочек колбасы, сказал:
- Наблюдаешь? Думаешь, Волнухин пьяница? Это я недавно приобщился, лечусь. Да ты пей, а то нам не понять друг друга.
Рыков отпил немного из стакана, Волнухин вылил оставшуюся в бутылке водку в свой стакан и начал рассказ:
- Помнишь, Геннадий, я тебе говорил, что подрядился дом ставить. Сначала все шло порядком. Разобрал я старый сруб, перевез его на новое место, фундамент оборудовал и стал действовать. Сам знаешь, на работу я злой, да и тянуть мне эту музыку некогда было. В общем, все уже к концу подвигалось, подводил я дом под крышу и вдруг... Как это случилось, не соображу. Конечно, погода всему виноватая была. День тогда был дождливый, ходить склизко. Ну, значит, взял я одно бревно, не то чтобы тяжесть в нем была великая, потащил его, оступился, упал, а оно возьми и накрой меня. Прямо по ребрам проехало. Поднялся я, чувствую, вроде что-то хрустнуло во мне, бросил работу, затянул потуже ватник - и домой. Двое суток отлежал дома, не раздеваясь. Если, думаю, поломал - срастется. Днем, значит, я в Гужтрансе, а по вечерам - на стройке дачи. Кончил работу, получил деньгу, все как положено. Только чувствую я, в боку у меня колет, и кашель завелся. Катя говорит: "Сходил бы ты в поликлинику, а то по ночам бухаешь, спать не даешь". Сам бы я, понятно, не пошел, но раз баба беспокоится - подчиняюсь. Пришел к врачу, рассказал ему все, как было. Он осмотрел меня и спрашивает: "Так, говоришь, перетянулся ремнем, полежал два дня и все?" - "Так точно", - отвечаю. Не поверил он мне, еще раз спросил, как было. Я ему еще раз объяснил. Тут он собрал других докторов и всяких студентов, которые были в поликлинике, показывает им меня, они удивляются, ахают. Надоело мне это. "Кончайте, говорю, скорее, доктор, а ваши студенты, если им нужно, пусть на скелетах упражняются". Остались мы с доктором вдвоем. Он и объявляет: "Скажу тебе, парень, легко ты отделался, и то потому, что у тебя организм железный. Однако надо тебе беречься, так как ты повредил внутренности, и лучше тебе оставить тяжелую работу и съездить на курорт".
Волнухин засмеялся искренне и весело, словно вспомнил о чем-то забавном, допил водку, оставшуюся у него в стакане, и повел речь дальше.
- Пустой разговор у нас получился. Ушел я от этого доктора, бумажку, на которой он мне лекарство написал, в урну бросил и стал по-прежнему работать. Только, должно быть, и верно чего-то у меня внутри нарушилось. Что день, то хуже себя чувствую, кашель не унимается, в боку будто кол забит, рубаху по ночам хоть выжимай, а главное - силу стал терять. Решил своими средствами лечиться, бешеные капли принимать.
Он постучал по бутылке коротким указательным пальцем и вдруг тяжело захмелел. Черные глаза его затянулись мутной пеленой, вены на висках набухли, речь стала отрывистой.
- Отлягался Волнухин, - закончил он. - Что теперь посоветуешь делать?
- Дело, Саша, найдется. У нас рабочие люди всюду нужны.
- Нужны! - вскричал он. - Знаю, читал на досках: "Требуются слесари, токари, механики". Теперь время такое - везде голова нужна. А я на что годен? Поднять да бросить! Или, может, посоветуешь в ученики идти?.. А кто семейство кормить, одевать будет?.. Кто?! Ну, чего молчишь?! Да, брат, докатился Волнухин. Я вот что тебе скажу. На днях я на улице нашего комбата, капитана Сороку встретил. Помнишь, о нем рассказывал? Изменился он, конечно, годы прошли, и в гражданском ходит. Увидел меня и спрашивает: "Скажите, вы не Волнухин Александр случайно?" Как услышал я его голос, все задрожало у меня внутри. Хотел я схватить нашего дорогого капитана и сжать в объятиях. А потом подумал: "Нет, не могу... Не должен он знать, каким стал его Сашка". Так и не открылся. "Извините, обознались вы", - только и сказал.
- Это ты напрасно, - возразил Рыков, - сам же говорил - фронтовой дружбе цены нет.
