— Извините, — сказал я. — Мне бы нужно ту, которая вчера здесь сидела.
— У ей отгул на три дня, — ответила принципиальная противница расчески и ножниц.
— Но мне нужно, совершенно необходимо... Дело сугубо личное.
С любопытством оценивая мой рост и ширину плеч, лохматое существо сказало воркующим голосом:
— По личному?
— Ну да... Видите ли, вчера я совершенно случайно недоплатил тридцать семь копеек и хотел бы вернуть...
— Не отрывайте меня, — сказала кассирша голосом бывшей трамвайной кондукторши.
— Но я должен, непременно должен…
— Идите к заведующей, третья дверь налево.
Заведующая оказалась молодой свежевыкрашенной женщиной. Против нее сидел маленький важный человечек.
— Можно? — входя в комнату, спросил я.
— Пожалуйста, если коротко, — сказала заведующая. — У меня товарищ из торга.
Я как можно короче изложил свой несчастный случай. Заведующая улыбнулась тридцатью двумя идеальными зубами.
— Это ошибка. Этого не могло быть. Во-первых, у нас образцовый магазин. Работники наши никогда не просчитываются. Во-вторых, мы не торгуем ветчиной. Это не наш профиль.
И она посмотрела на меня такими же чистыми глазами, какие были у моего деда.
— Не наш профиль, — еле слышно выговорил важный маленький человек.
— Но я сам покупал здесь, — настаивал я.
Заведующая открыла рот, и теперь мне почему-то показалось, что у нее не тридцать два, а по крайней мере сорок четыре зуба.
— Извините, — сказала она, — у вас плохая память, должно быть, ранний склероз. Мы не торгуем мясными изделиями.
Важный маленький человек из торга беззвучно пошевелил губами, и это шевеление было особенно грозным.
Когда я вернулся домой, не было еще ни Кати, ни Вити. Я лег на диван и в прострации включил радио. Передавали научную передачу. Сначала я не слушал ее, потом заинтересовался. Рассказывали о наследственности. Я узнал, что гены передаются из поколения в поколение и настанет время, когда наука будет управлять генами, сохраняя только те, которые полезны обществу.
Настроение мое улучшилось. «Наука развивается быстро, — подумал я, — и может быть, я доживу до тех дней, когда редкий ген моего деда станет широко распространенным и социально полезным».
— Толя, мы идем в театр! — мажорно воскликнула Катя. — Догадайся, в какой?
— Конечно, в «Старейший», — наивно ответил я.
Тонкая морщинка расколола чистый и гладкий, как лед в Лужниках, лоб моей жены.
— В «Старейший»?! Это же сундук с нафталином! Мы пойдем в «Гастрольно-экспериментальный». Фейерверк новаторства!.. Все сходят с ума. Билетов буквально не достать. Но я нашла ход. Сейчас ты поедешь в главную кассу. Вот записка. — И она прочла вслух: — «Главная касса, обратиться к Марии Семеновне, сказать, что от Бурундуковой. Два билета на семнадцатое». Понял?
— Слушаюсь! — голосом старшины-сверхсрочника отчеканил я.
Когда я приехал, главная касса была закрыта на обед. Я обрадовался: «Хорошо, что не на ремонт», — и свернул в одну из боковых улиц, по сторонам которой стояли дома, не представлявшие никакой архитектурной ценности. «Стоп», — остановился я подле самого унылого из них. Это же наш каменный шалаш, где мы жили с Катей двадцать лет назад.
Тогда все наше имущество состояло из матраса и обеденного стола. В новоселье друзья подарили нам шесть стульев, Катина мама — платье из синего шелка с белыми горошинами. Катя была тоненькая, и все называли ее «принцесса на горошинах». В этом платье она часто ходила со мной в «Старейший театр», в те времена она не называла его сундуком с нафталином.
Оглянувшись кругом, я увидел у входа во двор ларек. Очереди не было, и я купил килограмм мандаринов. Вот обрадуется Катя! Она не считает меня способным на такой самостоятельный поступок.
Осторожно лавируя между прохожими, я поспешил в главную кассу. Все окна с кассиршами были освещены, и перед ними стояли любители искусства с тревожными лицами пассажиров, боящихся опоздать на поезд.
Я был спокоен. В нагрудном кармане пиджака лежала Катина записка.
Прижав левой рукой к груди кулек с мандаринами, я запустил пальцы правой в наружный карман пиджака. Записки не было. Катастрофа! Электрический ток пронзил меня с головы до ног.
