– В Комарове. Мне пять лет и два месяца.
– На какой улице? С кем? – продолжала стрелять в него вопросами строгая тетя.
– Озерная, тридцать один. С дедушкой Васей, бабушкой Таней и Альмой.
– Альма это кто?
– Собака.
– Это неважно, – сказала строгая тетя. – Давно ли ты там живешь?
– Как родился. Нет, кажется, мне был один год, когда я приехал, – сказал Глеб и посмотрел на бабушку.
Щеки ее сделались красными, лоб оставался белым, и бабушка была похожа на редиску.
Тут Глеб вспомнил наставления бабушки и затараторил:
– Я живу с мамой на Московском проспекте.
– Стыдно! – сразила его метким выстрелом строгая тетя. – И вам, гражданка бабушка, должно быть стыдно учить ребенка лгать. Садись, Глеб!
– Я не ребенок, – вмешался Глеб. – Я сам...
Ему очень хотелось выручить бабушку.
– Молчи! – приказала тетя-милиционер, так непохожая на усатого милиционера Александра Степановича.
– Понимаете...– начала бабушка.
– Значит, он не прописан пять лет и два месяца?
– Так получилось... Отец в экспедициях, мать вечно занята, мы больные, старые...
Строгая тетя посмотрела на красивые, открытые до локтя руки бабушки.
– Больные, старые... Не оправдывайтесь. Нарушение паспортного режима.
– Мы заплатим штраф, если нужно, – робко сказала бабушка Таня.
– Штраф тут ни при чем! – срезала ее тетя-милиционер. – Почему он не был прописан у отца с матерью пять лет и два месяца, а сейчас... Жилищные комбинации?!
– Я не позволю, вы не смеете! – закричала бабушка.
– Факт налицо. Мы не можем прописать его.
– Мы будем жаловаться! Имейте в виду, другой дед у него – адмирал, – пригрозила бабушка.
– Не запугивайте меня, – сказала строгая тетя.
– Я не запугиваю, но это бюрократизм!
Это слово было незнакомо Глебу, но, должно быть, это было очень нехорошее, обидное слово, потому что теперь побледнела тетя-милиционер. Она поднялась из-за стола и оказалась очень длинной, на целую голову длиннее бабушки.
– Немедленно покиньте помещение! – приказала бабушке строгая тетя.
– Не покину! – вцепилась в стул бабушка.
– Вас выведут!
– Не выведут!
Тут бабушка и тетя-милиционер принялись молотить друг друга разными словами, как колотят кулаками друг друга мальчишки. Глеб очень испугался, что они раздерутся по-настоящему, а бабушка и тетя не переставали, пока не охрипли. Наступила страшная тишина. В этой тишине Глеб встал со стула, подошел к столу и сказал тете-милиционеру:
– Тетя Саша, пожалуйста, пропишите меня поскорее. Мне нужно в Комарово к Петьке Троице, у него сегодня день рождения, он очень ждет меня.
Тетя-милиционер посмотрела на Глеба, улыбнулась и сказала просто, как все обыкновенные тети:
– Ты торопишься к Петьке на день рождения, Глеб?
– Да, я опаздываю. Наверное, там уже едят мороженое. Пропишите меня поскорее!
Тетя-милиционер снова улыбнулась Глебу, строго посмотрела на голые, с ямочками, бабушкины локти и сказала ледяным голосом:
– Пишите заявление!
В одно прекрасное утро, как писали когда-то старинные романисты, я сбрил усы.
Зачем я это сделал, не знаю. Наверное, из присущей каждому человеку жажды разнообразия, а может быть, я хотел обрадовать жену, сделав ей оригинальный подарок ко дню двадцатилетия нашей свадьбы.
Я поступил отчаянно смело, воспользовавшись тем, что Катя была в командировке. Операция заняла не больше минуты. Два-три прикосновения бритвой – и целая эпоха моей жизни закончилась.
«Так-то, брат, есть у тебя воля, другие и курить бросить не могут», – подмигнул я себе в зеркало и отправился на работу.
Вахтер Еремеич обычно приветствует меня словами: «Здрав-желам!» На этот раз его солдатское лицо ожесточилось, продольные морщины вытянулись по команде «смирно».
– Удостоверение пожалуйте, – произнес он ржавым голосом.
– Что ты, Еремеич, откуда у тебя такой приступ бдительности? – спросил я, протягивая ему служебный пропуск.
Вахтер долго рассматривал его, кидал на меня пронзительные взгляды, потом сказал:
– Вы самый, а фото смените, нужно, чтобы личность соответствовала документу.
Когда я вошел в отдел, Ниночка Вермишева вытаращила на меня голубые бусинки глаз и жутким шепотом выдохнула:
– Ой, что это у вас губа белая?
