Тася нарочно сказала, что хочет быть дворником. Мама от стыда чуть не провалилась сквозь землю, а профессор, пожевав губами, сказал:
– Что же... Нужная профессия... может быть, даже нужнее других.
Вообще Карпухин был молчалив и за чаем произнес два-три слова, не больше.
После чая он поднялся из-за стола и увел с собой в кабинет папу, Сенечку и дядю Игоря.
Тася осталась с мамой, Марией Даниловной и женой профессора Ольгой Петровной, доброй, хлопотливой старушкой. Ольга Петровна очень беспокоилась, чем бы занять Тасю, но ничего не могла придумать, и Тася весь вечер просидела, слушая совсем неинтересные разговоры.
Домой возвратились поздно. Увидев унылое лицо Таси, папа сказал:
– Прости, дочка, что сегодня так мало занимались тобой, но завтра у нас еще почти день. Восполним пробел.
А завтра утром мама и Мария Даниловна увезли Тасю за город. Нет, не в Петергоф к фонтанам (они еще не работали) и не на Острова, а в какую-то Сиверскую, где только что открылся новый универмаг.
Там они провели полдня и купили маме японскую кофточку, Тасе – чешские сапожки, и еще они купили белый эмалированный чайник и складной зонтик.
Мама, красная, счастливая, крепко держала покупки, растерянно повторяя:
– Нет, я просто не понимаю, куда уходят деньги.
Дома их встретил папа. Он накинулся на маму, говоря, что это безобразие, что они могли опоздать на автобус.
– Не беспокойся, – холодным голосом сказала мама. – Видишь, мы не опоздали. И потом, не думай, что я это делаю для своего удовольствия.
Тася не поняла, кому, кроме мамы, нужны японская кофточка и складной зонтик, но не решилась вмешаться в спор.
– Хорошо, хорошо, – согласился папа. – Жаль только, что мы не показали Тасеньке город.
– Разве можно показать, если такая погода, – сказала мама.
И она была права. За окнами на землю опустилось тяжелое, темное небо. Пошел дождь со снегом.
И вот они едут назад в Лопахино. Мчится автобус «Икарус», разбрасывая из-под тяжелых колес фонтаны воды, проносятся мимо поля, залитые водой, низкие деревенские дома.
Папа беседует с мамой.
– Знаешь, – вполголоса говорит он. – А все-таки мы неплохо съездили. И потом, стоило ради одной встречи с Карпухиным... Ну и старик!.. Это же клад!.. Я как будто прослушал курс по усовершенствованию. И, кажется, я уговорил его приехать к нам на завод на консультацию.
– Да, да, – задумчиво отвечает мама. – Разумеется, Ленинград не Лопахино. Конечно, я устала, но я очень довольна. – И она нежно поглаживает ручку складного зонтика.
А Тася смотрит в окно и думает, что она будет рассказывать Оле Птицыной, Косте Карамышеву и рыжему Шурке. Не может же она сказать им, что видела белую ночь только из окна кухни и Медного всадника только на этикетке бутылки.
Глебу повезло. Едва он успел родиться, как у него уже были мама, папа, две бабушки и два дедушки. Бабушка Соня, мамина мама, и дедушка Кира, папин папа, жили в Москве, а бабушка Таня, мамина мама, и дедушка Вася, мамин папа, – под Ленинградом, в Комарове, в деревянном домике с ярко-зеленой, как весенняя трава, крышей.
Сначала Глеб жил с мамой и папой в Ленинграде, а потом его перевезли на воздух, в здоровый комаровский климат, к бабушке Тане и дедушке Васе. Это было вполне естественно, потому что папа стал часто уезжать в экспедиции, мама работала лаборанткой в фирме «Альфа-бета-гамма» и еще должна была успевать читать книги, ходить в театры, кино и на выставки мод.
Бабушка Таня в Ленинграде распространяла театральные билеты и, возвращаясь по вечерам, всегда жаловалась:
– Боже мой, я устала как собака!
Глеб – он к тому времени уже начинал говорить – спрашивал:
– А почему наша Альма не устает?.. Она бегает целый день.
Бабушка Таня смеялась, жарко целовала Глеба в раздвоенную макушку головы (признак будущего счастья) и восклицала:
– Какой умница!
Дедушка Вася, сощурив и без того маленькие глазки, Думал: «Молодец парень, весь в меня!»
В пятницу вечером приезжала мама. В субботу она целый день спала, а в воскресенье занималась воспитанием Глеба: «Не шмыгай носом!.. Не чавкай за столом!.. Вымой руки!..»
Папа появлялся очень редко, глядел на Глеба и качал головой:
