Однажды Иван Адамович, просматривая газету, воскликнул:
- Ишь ты какая петрушка! Пишут, что к немцам на пополнение сюда, под Ленинград, прибыла из Испании "Голубая дивизия". Гляди, Федя, и твои испанцы тоже против нас.
- Что ты говоришь?! - закричал Мартинес. - Мои испанцы?.. Как ты посмел назвать этих подлецов моими?!
Иван Адамович понял, что сказал глупость, а Фернандо, задыхаясь от ярости, повторял:
- Как ты посмел?! Нет, ты мне больше не друг.
Он не разговаривал с Нагорным до самой его выписки.
Иван Адамович уходил от нас вечером. В старой застиранной гимнастерке, в кирзовых сапогах бродил он по палате, прощаясь с каждым из нас за руку.
Наконец он подошел к Мартинесу.
- Послушай, Федя, - тихо сказал он, - прости ты меня, расстаемся ведь.
Мартинес посмотрел на него темными горячими глазами.
- Эх, Хуан, Хуан, - вздохнул он и протянул Нагорному правую руку, быстро запустив левую в тумбочку.
Иван Адамович долго не выпускал руку Фернандо, а Фернандо левой рукой вынул из тумбочки кусок черного каменного хлеба - весь дневной паек целиком.
- На, Хуан, возьми!..
- Что ты!.. Что ты, Федя...
- Возьми, - жестко повторил Фернандо. - Тебе за нас двоих действовать надо.
Иван Адамович взял нетронутый дневной паек хлеба, на минуту отвернулся и, когда встретился снова глазами с Фернандо, сказал:
- Я ее, Федя, до конца войны сохраню. Увидимся - вместе съедим.
Не знаю, смог ли выполнить свое обещание Иван Адамович. Ни его, ни Фернандо я больше никогда не встречал.
1
Это было на шестой год после окончания войны.
Утром в воскресенье в квартире все еще спали и только тетя Лиза, рыхлая, большая женщина, посудомойка одной из столовых, гремела кастрюлями на кухне.
Сначала Рыков услышал ее резкий, визгливый голос: "Топаешь, лешай, носит вас тут". Затем без стука в дверь в комнату ввалился Сашка.
Он окинул быстрым, цепким взглядом маленьких черных глаз все вокруг себя, подошел к окну, долго всматривался в желто-серое марево тумана, в котором плавали купол Исаакия и шпиль Петропавловской крепости.
- Высоко живешь, - неодобрительно сказал он, - пока поднимаешься, паспорту срок выйдет.
Сизые, зобатые голуби важно разгуливали по балкону.
Он пренебрежительно посмотрел на голубей: "Откормили жеребцов, гадят только!" - и отчаянно свистнул.
Голуби, захлопав крыльями, взлетели. Он еще раз свистнул и, сунув Рыкову широкую короткопалую руку, сказал:
- Волнухин, Сашка.
- Рыков, Геннадий.
Потом они долго пили чай. Расстегнув старый, потрепанный ватник, под которым оказалась застиранная солдатская гимнастерка, и сдвинув на затылок пехотную фуражку с выцветшим красным околышем, Волнухин громко грыз сахар длинными желтыми зубами, приговаривая:
- Так, говоришь, руку потерял в Отечественную. Это еще хорошо, что левую. Но все равно, Геннадий, учти, пока солнышко греет, ты себе пан-атаман, а, гляди, ударит зима - крути, верти, без Сашки не обойдешься. С одной рукой на такую верхотуру дрова не попрешь, а Волнухин тебе враз цельный воз приволокет. Не веришь? Зря. Это я так из себя невидный, а силенки хватает. Раньше, когда я парнем был, троих на одну руку брал. Плесни-ка еще чайку: уважаю эту травку.
Звонко причмокивая губами, он рассказывал:
- Я тебе вот что скажу. До войны я в деревне большим человеком был. В газетах меня, как тракториста, другим в пример ставили. Девки любили - жуть! Чисто одевался, мордочка кругленькая, гладкая. И на фронте я не последним был. Служил я в разведке артиллерии. Понял? Командование мне самые ответственные задания доверяло. Капитан Сорока, наш комбат, меня чудо-богатырем звал. Мы с ним от самого Ленинграда до Берлина дошли. Там его и ранило. Выдающаяся личность был. Наверно, теперь уже генерала достиг. И другие ребята стоящие. Фронтовая дружба, сам знаешь, цены ей нет. Расстались мы, обещали переписку держать и, в случае чего, друг друга из беды вытаскивать. Да вот только разметала нас жизнь в разные стороны. Он где - не знаю, а я вот тут болтаюсь.
- Почему же ты, Саша, не едешь домой? - спросил Рыков. - Многие вернулись.
- Не то время. В деревне, я так считаю, теперь без образования - никуда. Много не ухватишь. Будь у меня семь классов - другое дело. А в городе нам, гужбанам, простор есть. Кому дровишки на шестой этаж поднести - Волнухин. Кто переезжает, мебель перетащить надо - обратно Волнухин. Деньги живые платят, кладут в лапу со спасибом.
