Две недели назад, довольно далеко от фронта, у штаба во Фромеле, когда бомбежка была довольно вялой, он направлялся к машине полковника Листа, чтобы осмотреть ее. Шофер, лежавший в траве метрах в двадцати от машины, окликнул его по дороге. Гитлер остановился, поговорил полминуты. А в машину попал снаряд. На том самом месте, где он был бы, если бы не ответил шоферу, остались только обломки железа, разбросанные детали мотора и черный дым, поднимающийся от горящих шин.
Случайность?
А случайно ли несколькими ночами позже, когда он вместе с Шмидтом и Бахманном бежал между окопами, чтобы передать приказ, произошло и вовсе невероятное? Огненный смерч не щадил никого. Земля дрожала от пушечных залпов. В темноте потрескивали искры. С пронзительным визгом сталь вонзалась в деревья и тела. Трое вестовых то и дело прижимались к земле, пряча голову и плечи под вещмешками на манер черепах. По ним вели прицельный огонь непрерывными очередями. Гитлер перекатился на правый бок. Он понял – по завыванию на все более высокой ноте, – что снаряд завершит свою траекторию прямо на нем. Тяжелый удар сотряс землю рядом с его правой рукой. На него посыпались комья. Снаряд не взорвался.
Почему именно этот снаряд не взорвался? Случайность?
Не стоило ли говорить скорее о защите?
Да. О странной защите, окружившей Гитлера непробиваемой броней?
В тот вечер англичане и французы открыли мощный огонь, полные решимости завязать яростную битву.
Гитлер привязал своего пса за бараком в Фурне, где размещалась интендантская служба, и помчался во Фромель. Там Гитлера, Шмидта и Бахманна послали на командный пункт на передовой. Вестовых всегда отправляли группами, чтобы послание дошло наверняка, даже если одного из них зацепит.
Задание они с трудом, но выполнили. Когда Гитлер вошел на командный пункт, его охватило предчувствие, смутное и сильное одновременно. Неприятный вкус во рту, мигание масляной лампы предвещали беду. Боже мой, что, если мы проиграем войну этой ночью? Или Фоксль? Кто-то отвязал Фоксля. Нет, война. Не знаю. Он вышел, слегка растерянный, из барака и глубоко вдохнул ночную прохладу, чтобы прийти в себя.
Взрыв бросил его на землю.
Снаряд попал прямо в командный пункт. Он взорвался внутри помещения. Мясорубка. Окровавленные тела. Пробитые головы. Развороченные ребра. Оторванные ноги. Там было много народу: телефонисты, вестовые, два капитана и майор. Шмидт и Бахманн тоже остались внутри, их было не различить в общем месиве. Два часа выносили тела и части тел. Санитары таскали носилки, наступая на кровавые сгустки, припорошенные пылью. Ошметки кожи висели на уцелевших обломках стен.
На этот раз у Гитлера не осталось сомнений. Он знал. Его неприкосновенность не случайна. Провидение послало ему то странное предчувствие, заставившее его выйти. Между ним и Небесами заключен пакт, который позволит ему пройти эту войну. Выиграть ее. И выжить.
Пришел потрясенный адъютант Хуго Гутманн.
Гитлер при виде его вздрогнул. Он получил лишнее подтверждение. Только что он боялся, что его начальника тоже разорвало под обломками. Если снаряд миновал адъютанта Гутманна, это значило, что Гитлер получит свой Железный крест.
Судьба его хранила. Вернулось упоение детства, забытое чувство, что все ему по плечу.
Нет, он получил доказательство, и не одно: все в его жизни не случайно. Он – избранник Небес. Его звезда указывает ему путь. Он не такой, как другие: у него есть судьба.
* * *
Холод был так же смертоносен, как и огонь.
Комья мерзлой земли, падая, убивали не хуже осколков. С самого начала ночи снаряды градом сыпались на этот холм, голый, выжженный, покрытый окоченевшими людьми, ранеными и мертвыми.
Очередь накрыла Адольфа Г., Нойманна и Бернштейна. По счастью, она была короткой и их только обсыпало комьями заледеневшей глины.
– Мимо! – сказал Бернштейн.
– Жаль, – сказал Адольф.
Таков был ироничный ритуал: всякий раз, избежав опасности, все трое выражали притворное разочарование.
– Мимо!
– Жаль!
Так они смаковали эту победу – свою победу, не Германии, – в очередной раз оставшись в живых.
Адольф радовался, ничему не удивляясь. Каждый вечер он видел, как солдаты ударялись в иррациональное, молились, крестились, произносили заклинания, трогали свои амулеты и талисманы перед боем; он же больше ни во что не верил.
