— Дык… что же? Садись, девонька, ноги, чай, не казенные. Вот — школа, класс, там — в чулане — я, ну а ты в каморке жить будешь. Пусто в ней пока, но Пал Ларионыч, благодетель наш, обещал топчанишко какой-никакой. Так и пойдет…
— Да-а-а, пружин у нас нету, — развел руками Зарековский.
Учительница еще раз посмотрела вокруг, взметнула ресницами на старосту.
— Здесь и раньше учились?
— Пробовали, это точно. Учитель в прошлогоде пожаловал, как и вы, в одиночестве. По первости бодрился, потом затосковал. Ну, а самогону в деревне хоть залейся. Он и того… с копыт долой.
— Десять недель учил! — вставил Егорка ломким баском.
Она повернулась к нему, согревая дыханьем озябшие пальцы.
— Много вас?
— Не. Сперва было четырнадцать, потом осталось шестеро. Кто сам не захотел, кого отец-мать не пустили, а кому и не в чем зимой.
— Брысь! — гулко рявкнул староста.
Ребята сыпанули из школы на пробирающий до костей сырой ветер.
По улице, навстречу, торопился Мишка, меньшой сын Зарековского. Васька отвернулся: они давно, чуть ли не с пеленок, были не в ладу.
— Ты куда, москвич? — спросил Мишка.
— А ты?
— К Дуньке-солдатке. Говорят, учительша прикатила… Черт, в Братском реальном донимали, шиш с маслом выкусили, теперь здесь покоя не дают! — Он сдвинул на затылок новенький картуз, далеко отплюнулся. — Принесло ее не ко времени — лученье на носу. Поедем завтра?
— С кем да с кем?
— Стешка Фокина собиралась, Дунька, еще две бабы. — Мишка встрепенулся. — Ого, папаня мой топает, и, кажись, не один. Та самая, городская?
— Она и есть.
— Ну-ка, что за птица-синица!
Мишка нагловато прищурился, хмыкнул, с развальцей направился к своим воротам. Егорка смотрел вслед. Крепко живут Зарековские, широко! Ладный, в мелкой затейливой резьбе, крестовый домина, сараи и амбары под железными козырьками, рядом лавка бакалейная, где круглый день толчется народ. Вон пьяный Фока Тюрин, прихрамывая, пятится из бакалеи. Поди, что-то приволок на пропой, хотя вроде бы и тащить нечего… За ним идет Кешка, брат старосты, ухмыляется в бородку.
— Дешево? Что ж, не неволим. Езжай, милок, в Лучиху, плыви в Братский острог, не препятствуем. Там за бесценок отдашь. А теперь убирайся со своей поганой сетью. Ну? — и слегка потеснил Фоку от двери, тот взмахнул руками, оступился, полетел с крыльца.
— Живодеры вы, Зарековские! — крикнул Фока, приподнимаясь и отплевываясь от грязи.
— Пой, милок, пой. Только давно ли на коленках перед живодерами ползал? То-то и оно.
Егорка посмотрел на Ваську Малецкова. Ясно, о чем он думает… О дяде Федоте, наверно, и других молодых, угнанных в прошлом году на фронт, кое-кто из них уже успел сложить голову от германских и австрийских пуль, а брательники старосты остались дома: нашли у них доктора неведомый изъян, один и тот же у обоих. Конечно, болтали разное, но всему верить? Тетка Настасья вон отца иначе как вором и не называет. А за что, спрашивается, дали ему два года каторги? Шел в воскресный день от своего свата, в деревне под Пензой, набрел на толпу. Оказывается, ночью кто-то залез в амбар, унес несколько штук холста и селедку, забыв под дверью лапотный след. «А может, моя корзинка подойдет?» — загоготал подпивший Тереха и поставил ногу на крыльцо. Следы совпали точь-в-точь…
2
В сумерках учительница заявилась к Брагиным. Егорка с младшими братьями играли в подкидного, на щелчки. Мать, ухватывая последние отблески света, сидела за швейной машинкой. Приход гостьи первым почувствовал Терентий Иванович. Насторожился, устремил незрячие глаза к порогу.
— Кто там?
— Здравствуйте. Учительница я.
— Милости просим, барышня… — Брагин привстал, безошибочно указал на табурет. — Мать, спроворь-ка чаю, а вы, огольцы, потише!
— Не беспокойтесь, я на минутку. Мне бы… молоток.
— Молоток? — удивленно переспросил Терентий Иванович.
— И дюжину гвоздей, пожалуйста.
— А зачем, если не секрет?
— Полку хочу сделать, под книги.
— Ах ты, господи! — заволновался Брагин. — Что же ты днем-то не передала с Егоркой? Сколотим! Тебе куда, в угол, что ли? Венька, сбегай, вымеряй. Да мы тебе, голубушка моя, не одну, а три полки смастерим, и такие — ахнешь… — Он помолчал. — Ведь я столярничал, пока не ослеп, и вроде не хуже других. О ледоколе «Байкал» слыхивала? Вся надстройка была за мной. Сама-то из Иркутска будешь?
