Древняя история казачества - страница 131
Эти же былины, хотя и не в целости, а некоторые с другими вариантами, но тождественные по языку и способу выражений мысли и чувства, а также и стихосложению, найдены и на Дону в станицах Клетской (Илье Муромце), Усть-Быстрянской (Бой Алеши Поповича со змеем, Дончак — Добрыня Никитич, спор сокола с конем, спор Ивана Гардиновича с князем Владимиром), Богаевской (Дюк Степанович), Пятиизбянской (про Кузюшку), Нижнекурмоярской (про Александра Македонского и дочь кн. Владимира, молодого наездника и Аннушку, дочь княжескую), Арженовской (Индей землю и Индик-зверя), Усть-Белокалитвенской (Индрик-зверя), Мариинской (спор сокола с конем — другой вариант) и в др.>{258}.
В сборниках донских песен С. Робуша, Сальникова, А. Савельева, А. Н. Пивоварова и др. также имеются древние казачьи былинные песни, записанные со слов старожилов. По идее, способу изложения и по выражению чувства и мысли эти былины-песни поразительно схожи с древними былинами, найденными в новгородских областях, т. е. в губ. Новгородской, Олонецкой, Архангельской и др., даже в некоторых местах тождественны.
Днепровская Русь (малороссийская) и московская (владимиро-суздальская) былин этих не знает, первая потому, что с уходом, после Владимира и удельных князей, новгородско-варяжских дружин на север, иначе сказать — с отделением Новгорода от Киева и Владимира в прежнюю, самостоятельную жизнь, на Днепре стал преобладать элемент местный, Червонно-днепровской Руси во главе с черкасско-запорожским казачеством, с его вековой борьбой с татарами и турками, а потом с Польшей, с другими интересами и идеями, с другими героями и новыми героическими песнями. Старых эпических богатырей забыли, т. к. на смену им явились новые. Московская же Русь древних богатырей совсем не знала. Один Новгород помнил о них, так как они стояли ближе к нему по духу и вышли большею частью из среды его дружин. Песни о них они перенесли и на Дон. Кроме того, как говор новгородских областей, так и язык новгородских летописей и былин отличаются замечательной чистотой и легкостью, которые приближают их к современному литературно-народному. Владимиро-суздальская Русь, а потом московская этим языком не говорили, по крайней мере, письменных памятников о том по себе не оставили, а то, что имеется под руками (более 100 томов дипломатической переписки Москвы с соседями), представляет какую-то неудачную смесь древнеславянского языка с местным московско-суздальским говором>{259}. Так называемый современный московский говор, чистый и легкий, есть уже работа позднейших веков, сложившийся, как в столице, из лучших русских элементов под влиянием новгородских областей, как более культурных, и Литовской Руси, развившейся раньше Москвы. При этом надо иметь в виду, что этот говор распространен только в окрестностях Москвы, по радиусу не более 100 верст. Соседние губернии имеют каждая свой особенный говор.
Старые донские письменные памятники, помимо песен и былин, отличаются, как и новгородские, такой же чистотой и легкостью. Летописные сказания о Ермаке и его подвигах, писанные его сподвижниками-новгородцами, среди которых грамотность была развита, имеют те же достоинства.
Отписки казаков Москве XVI и XVII вв. по поводу случившихся на Дону событий отличаются замечательной чистотой языка. Кто же писал эти документы, если не новгородцы? Ведь нельзя же допустить, что отписки эти составляли неоднократно переселявшиеся на Дон партиями запорожцы, которые, в силу исторических судеб, сталкиваясь и пополняясь малороссами, говорили языком галицко-днепровской Руси; и не казаки азовские, как оторванные многие века от России под влиянием греков имели совсем особенный говор, также не казаки рязанские, северские и белгородские, имевшие свой говор. Эти документы писали новгородцы, поселившиеся на Дону. Приведем образцы этих отписок.
