Это стали, значит, с луга
Загонять стада под крышу, —
А не то погубит вьюга.
И опять ковром снежинки
На хребты ложиться стали.
Так завалит все тропинки —
Возвращаться не пора ли?
Но куда идти? Доселе
Сердце дом не вспоминало.
Вспоминать мы не хотели,
Чтоб душа сильнее стала.
Повседневная томила
Будничность меня дотоле.
Мысль не зря в горах парила.
Здесь я счастлив, я на воле.
Хоть избушка здесь убога,
Но живу я в ней богато.
Самый воздух тут подмога —
Вот и стала мысль крылата.
Бес начнет игру какую, —
Друг мой знал — она опасна,
Он мне шапку колдовскую
Дал в защиту от соблазна.
В горных пастбищах скитанья
Для души моей закалка,
Птичьего же щебетанья
Мне совсем теперь не жалко.
И весной сюда я смело
Приведу тех двух, которых
Вместо суетного дела
Жизнь в бескрайних ждет просторах.
К мудрости привыкнут новой,
Сами прежнее осудят,
На вершине жить суровой
Им тогда не страшно будет.
Шло время, и я овладел собой,
Не стал я тоске предаваться.
Словно смятое платье, лег снег над рекой,
Озарила луна покров снеговой,
Звезды начали загораться.
Чересчур я силен, чтоб тоской изойти,
Если к ночи стал день клониться.
Мне, как мысли, не усидеть взаперти.
Я по горным тропам должен идти
И над пропастью остановиться.
А в безмолвной долине звук возникал,
Я прислушивался невольно,
Где-то ласково, сладко и нежно звучал
Тот напев, что давным-давно я слыхал,
И узнал я звон колокольный.
О том, что господь родился на свет,
Колокола возвестили.
Зажег в доме лампу старик сосед,
В окне моей матери вспыхнул свет,
И они меня странно манили.
Дом и прежняя жизнь, что казалась скудна,
Засияли, как древняя сага.
На высотах молчит ледяная страна,
А внизу у меня есть мать и жена,
Вместе с ними быть — вот оно, благо.
У себя за спиной услыхал я смех,
То охотник, до шуток охочий,
Мои тайные мысли прочел, как на грех:
«Растрогался, вижу? Бывает у всех
При виде обители отчей!»
И сызнова смел и силен я был,
И снова был закаленным,
Ветер с вершин меня охладил,
Никто бы отныне уже не смутил
Меня рождественским звоном.
Вспыхнуло что-то над домом родным,
Где мать моя оставалась,
Казалось, рассвет занялся над ним,
Потом повалил клубами дым,
Пламя потом показалось.
Скоро весь дом охватило огнем,
Я вскрикнул было, но живо
Охотник утешил: «Что тебе в том,
Всего и горит что прогнивший дом,
Облезлая кошка да пиво».
И выложил мне своей мысли ход,
Мое одолев смятенье:
Когда озаряет луна небосвод,
А землю огонь, их смесь создает
Эффектное освещенье.
Приставил он руку свою к глазам,
Ему картина предстала.
Где-то запели — и понял я сам:
Душа моей матери к небесам
С ангелами воспаряла.
«Молча трудилась, муки терпя,
Молча плутала в пустыне,
Скорбную душу твою возлюбя,
Мы над снегами проносим тебя
К божьему празднеству ныне!»
Луна замутилась, охотник пропал,
И сердце стучало снова.
Безутешный, над пропастью я стоял.
При этом отнюдь я не отрицал
Эффект освещенья двойного.
Лето настало, июнь наступил,
Пылали утесов отроги,
Звон колокольный радостно плыл,
И весело свадебный поезд катил
Внизу по большой дороге.
От дома соседа отъехал он,
Где листва у ворот шелестела.
Соседский двор был толпой запружен.
Усмехнувшись, лег я на горный склон,
Слезы смахивая то и дело.
Ко мне долетали, меня дразня,
Шуточной песни рулады,
На смех они подымали меня,
И рвал я вереск, судьбу кляня,
Кусая язык с досады.
Моя нареченная на коне
На свадьбу ехала ныне,
И вьющийся локон скользил по спине,
Блестя и сверкая. Был памятен мне
Он с ночи последней в долине.
С ней рядом верхом через ручей
Ее жених перебрался.
Душа разрешалась моя от скорбей,
Конец приближался борьбе моей,
И я от мук избавлялся.
Снова я был подвластен горам.
Свадебный поезд в ту пору
Внизу, точно лента, сверкал. Я упрям,
И только приставил руку к глазам, —
Картина предстала взору.
Гляжу, на мужчинах воскресный наряд,
На каждой из женщин — обнова,
Ждет пастор, свершить приготовясь обряд,
