Герцог сидел за столом со своей любовницей, г-жой де Бюффон, когда на улице послышались громкие вопли и обращенные к нему призывы; он вышел на балкон и поприветствовал убийц, а затем вернулся, мрачный и задумчивый, и застал г-жу де Бюффон чуть ли не в состоянии безумия.
— О Бог мой! — кричала она. — Скоро они и мою голову будут носить по улицам!
Это страшное видение так и не изгладилось из сознания принца.
Сентябрьские убийства стали событием, повлекшим за собой не только физические последствия сами по себе, последствия страшные, неслыханные, чудовищные, но и последствия моральные, ибо в нем содержалось невероятно разлагающее начало.
В Испании, стране бычьих боев, нет больше литературы и театра. С чего вдруг люди заинтересуются вечером любовными отношениями дона Фернандо и сеньоры Мерседес, когда можно посмотреть, как вспорют брюхо трем десяткам лошадей, заколют два десятка быков и ранят или убьют двух или трех человек!
В эти три сентябрьских дня все умы испытывали нечто вроде страшного помутнения рассудка. Законодательное собрание боялось Коммуны, Коммуна боялась себя самое; Робеспьер боялся Дантона, Дантон боялся Марата; возможно, один только гнусный требователь голов ничего не боялся и, бесстрастный и упорный, завершал свою роковую работу.
В течение трех дней весь город, казалось, имел сердце, которое колотилось от страха, сжималось от ужаса, замирало от испуга; в течение этого времени Париж напоминал огромное живое тело, которому угрожает смерть от аневризмы.
Затем, когда побоище закончилось и этот пролог Апокалипсиса рассеялся как дым, когда устрашенные умы попытались прийти в себя и какая-то нищая старуха с улицы Монмартр заменила образ Бога, в которого она больше не верила, не понимая, как Бог мог взирать на подобную бойню, не явив себя среди своих молний, двумя маленькими гипсовыми бюстами Манюэля и Петиона, этими двумя единственными представителями человечности, — знаком серьезным, прискорбным, зловещим среди нищеты, губившей Париж, стало то, что простые люди не хотели больше работать.
И в самом деле, зачем работать, побывав участником массового побоища? Зачем работать, побывав его зрителем?
В то время на Монмартре устраивали лагерь для волонтеров, и за участие в земляных работах Коммуна предлагала по два франка в день на человека, то есть три франка на нынешние деньги, но никто не явился; тогда она обратилась к строительным рабочим, предложив им оплату, на треть превышавшую их обычный поденный заработок, но никто из них не согласился; в итоге она была вынуждена прибегнуть к отмененной барщине и заставить работать поочередно все секции.
Национальная гвардия, не будучи распущена, почти не существовала, и никто не отвечал на ее призывы; Королевская кладовая, оставленная без охраны, была разграблена: однажды ночью туда пробрались воры и унесли бо́льшую часть бриллиантов короны; среди прочих не был забыт и алмаз Регента, и, в ожидании того времени, когда они смогут сбыть его с рук, новые владельцы алмаза спрятали его под балкой в одном из домов Сите.
Бойня прекратилась, а точнее, она должна была прекратиться; это так, но осталось пять десятков убийц, которые вошли во вкус этого страшного занятия и продолжали убивать. Правда, Марат, еще не насытившись, каждый день требовал убивать предателей, роялистов, сторонников герцога Брауншвейгского и депутатов Законодательного собрания, без чего, по его словам, дело не будет сделано, и, кроме того, заранее делал намеки в отношении Конвента, который еще не существовал, но с которым он рассчитывал расправиться в свой черед, когда тот будет существовать.
Лишь вечером 18 сентября общий совет Коммуны все же понял, что пришло время дать удовлетворение великому мстителю, против которого убийцы не могли ничего сделать и который именуется общественным мнением. Вечером 18 сентября он восстал против надзорного комитета, свалил всю вину на него и распустил его.
Год спустя последовала реакция на эту страшную меру, и даже те, кто ее принял или позволил принять, сожалели о ней, еще не осмеливаясь отречься от нее.
