И кто же хотел вырвать по кускам предызбранное дитя из ее лона? Иноземец с железными щипцами в руках!
Посмотрите, как эту благородную женщину, у которой начались родовые схватки, прямо на ее родильном ложе успокаивают ложными обещаниями:
«"Но, — скажут нам, — враг ведь уже вступил в наши пределы, и сто тысяч солдат совсем не то, к чему можно относиться с пренебрежением; скажите нам, какие приняты меры, чтобы помешать врагу продвигаться вглубь страны дальше и даже дойти до Парижа?” Эти меры очень просты. Армия Лафайета, ныне армия Дюмурье, была размещена возле Седана; Дюмурье по прибытии в Мод обнаружил там в наличии всего лишь десять тысяч солдат, остальные были без всякой пользы разбросаны по разным квартирам, что грозило им гибелью, и Клерфе мог легко подавить эту часть наших войск. Дюмурье предвидел намерение австрийского генерала и опередил его, употребив искусный маневр, достойный Тюренна. В течение суток он собрал все свои войска, за одну ночь завладел всеми высотами Аргонна и Клермонтуа и полностью закрыл проход герцогу Брауншвейгскому; теснины Клермонтуа станут для врага Фермопильским ущельем, а наши солдаты сравняются в мужестве со спартанцами.
Дюмурье обладает самым совершенным артиллерийским парком в Европе, так что пруссакам не остается ничего другого, кроме как обрушиться на Сент-Мену или Сен-Дизье, чтобы пройти затем к Шалону; но Келлерман только что двинулся с места, имея намерение пройти между Сен-Дизье и Шалоном; Бирон находится в Страсбурге. Как видим, мы в состоянии помешать врагу проникнуть вглубь страны.
Наша новая армия быстрым шагом идет к Шалону и Реймсу; командует ею Ла Бурдонне. Шестьдесят тысяч бойцов уже вышли из Парижа; среди них есть и федераты 10 августа, храбрые марсельцы; не позднее чем через неделю армия в Шалоне будет насчитывать двести тысяч человек; еще более ста тысяч человек будут находиться между Парижем и армией; ну и какой трус станет после всего этого бояться увидеть Париж во власти австрийцев?
Но пусть это ощущение безопасности не только не замедлит наш марш, но и ускорит его. Двинемся же к Шалону, двинемся туда толпою и во всеоружии; пусть пространство, отделяющее Париж от Шалона, станет одним большим лагерем, и, вместо того чтобы видеть, как австрийцы зимуют на нашей земле, мы будем зимовать на их территории. Вот поведение, которого следует придерживаться и которого, несомненно, станут придерживаться генералы, как только армия в Суассоне будет полностью сформирована. Ла Бурдонне атакует колонну герцога Брауншвейгского, Келлерман и Бирон возьмут во фланг армию короля Пруссии, Дюмурье сделает то же с армией Клерфе, и тогда одно из двух: или эти три армии покинут нашу территорию, или объединятся, чтобы дать нам сражение. Если они дадут сражение, мы займем высоты; наши отряды обладают мужеством, равного которому нет; по численности мы превосходим противника в четыре раза, и мы не можем не победить. Если же враг примет решение отступить, трусливо бежать, необходимо преследовать его по пятам до тех пор, пока снега и льды не заставят нас остановиться. В течение зимы мы будем изготавливать ружья и пики; наши литейные мастерские, число которых, если понадобится, мы удвоим, дадут нам шесть тысяч артиллерийских орудий; мы снарядим наши флотилии, мы вооружим наш военно-морской флот на том же уровне, что и наши сухопутные войска, и в течение одной кампании мы победим всех европейских королей и дадим свободу всем людям на земле».
Вот что говорили ей мечтатели; однако Дантон, человек действия, а не мечтаний, хотя и не отрицал существования военного гения, проявившего себя в Вальми, хотел нечто более определенное, нечто соответствующее обвинениям против дворян, против заговорщиков, как еще находящихся на свободе, так и уже арестованных, нечто такое, что могло бы удовлетворить и даже насытить ненависть народа.
И он устроил сентябрьскую резню.
Пусть никто не думает, что я желаю оправдать здесь кровавые сентябрьские дни; нет, я ведь не генеральный прокурор, выдвигающий обвинение, я выступаю здесь в роли председателя судебной коллегии, подводящего итог разбирательства. А ведь даже в самых ужасных, самых неслыханных, самых бесчеловечных преступлениях допускается наличие опьянения, если и не в качестве оправдания, то, по крайней мере, в качестве смягчающего обстоятельства.
