Устало улыбнувшись. Золотая Луна ласково погладила его по плечу и пошла к двери, опираясь на посох. Священный жезл вновь казался совершенно обычным и притом деревянным. Танис проводил ее глазами, потом встретился взглядом с Речным Ветром. Темное лицо варвара было замкнутой непроницаемо, как маска. «Что ж, – мысленно поправился Танис, – некоторые из нас больше не чужаки».
Вскоре комната опустела, лишь Танис чуть-чуть задержался, оглядывая разгромленную гостиную и трупы гоблинов. Вот вам и возвращение к мирному очагу после нескольких лет нелегких и одиноких дорог. Танис вспомнил свой собственный уютный маленький домик и подумал о том, сколько всего он собирался предпринять… предпринять вдвоем с Китиарой. Долгие зимние вечера, рассказы и разговоры у огня в «Последнем Приюте»… а потом они шли бы домой, забирались под меховое одеяло и, беспечно смеясь, любили друг друга, а наутро не спешили вставать, только смотрели, как за окном падает снег…
Танис наподдал ногой еще тлевшие головешки. Китиара не явилась на встречу. Его тихий маленький город заполонили гоблины. А сам он удирал в ночную тьму, спасаясь от оравы религиозных фанатиков… и было куда как похоже, что возвращаться ему навряд ли придется.
Эльфы не замечают, как течет время. Их жизнь измеряется сотнями лет. Смена времен года для них – что ведро или дождь. Но Танис был наполовину человеком. И он чувствовал: грядет какая-то перемена. Им владело неясное беспокойство, словно перед грозой.
Глубоко вздохнув, он встряхнулся и вышел за порог, оставив разбитую дверь болтаться на уцелевшей петле.
5. ПРОЩАЙ, УТЕХА! ЛЕТЯТ СТРЕЛЫ. ЗВЕЗДЫ ПОДАЮТ ЗНАК
Перемахнув через перила, Танис быстро спустился наземь по древесным ветвям Остальные ждали его, прячась в темноте, подальше от света уличных фонарей, покачивавшихся на валлиновых сучьях высоко над головами. Поднимался ветер – холодный, пронизывающий северный ветер. Оглянувшись, Танис увидел движущиеся огоньки. Он натянул на голову капюшон и поспешно зашагал вперед.
– Ветер переменился, – сказал он. – Как бы дождь к утру не пошел.
Фонари беспорядочно раскачивались и плясали, бросая на маленький отряд странные и жутковатые отсветы. Усталость наложила печать на лицо Золотой Луны. Речной Ветер держался стоически, но и его плечи поникли. Рейстлин прижимался к стволу, дрожа всем телом и трудно, хрипло дыша.
Танис нахохлился на холодном ветру.
– Надо найти укрытие, – сказал он. – Надо передохнуть.
– Танис, – Тас потянул его за плащ. – Озеро Кристалмир совсем рядом. Можно отыскать лодку и переправиться. На том берегу есть пещеры, да и назавтра придется меньше идти.
– Отличная мысль, Тас, но где мы раздобудем лодку?
– Не вижу никакой трудности, – ухмыльнулся кендер. Мальчишеская рожица и заостренные ушки придавали ему в мечущемся свете фонарей особенно проказливый вид, и только тут до Таниса дошло, что Тас безмерно наслаждался всем происходящим. Ему захотелось взять кендера за шиворот, хорошенько встряхнуть его и втолковать, в какое отчаянное положение они угодили. Но полуэльф знал, что это совершенно бесполезно. Чувство страха кендерам было абсолютно неведомо.
– Отличная мысль, – повторил Танис после некоторого раздумья. – Давай веди. Только не вздумай, – добавил он, – заранее говорить Флинту про лодку. Оставь это мне.
– И верно, – хихикнул Тас и обратился к остальным: – За мной! – позвал он негромко и устремился вперед. Флинт, бурча в бороду, зашагал следом. Золотая Луна пошла за гномом. Речной Ветер обвел всех спутников быстрым пронизывающим взглядом и двинулся за ней, держась на шаг позади.
– Не доверяет он нам, – заметил Карамон.
– А ты доверял бы на его месте? – спросил Танис, покосившись на богатыря. Драконий шлем Карамона поблескивал в неверном колеблющемся свете, ветер раздувал его плащ, открывая кольчугу. О мускулистое бедро терся длинный меч, на плече висел короткий лук и колчан стрел, у пояса торчал кинжал. Щит хранил следы множества битв… Одним словом, великан был готов ко всему.
Танис перевел взгляд на Стурма, с гордостью носившего герб рыцарства, впавшего в немилость триста лет назад. Стурм был всего на четыре года старше Карамона, но суровая и строгая жизнь, усугубленная нищетой, а паче всего горестные поиски любимого отца преждевременно состарили Стурма. В двадцать девять лет он выглядел на все сорок.
