– Ая умираю, – словно извиняясь, сообщил оратор.
– Нет, дядя, ты выздоровеешь, – почти недрогнувшим голосом сказала Елена.
– От старости не выздоравливают, – слабо усмехнулся Турус. – Но не перебивай меня, я должен успеть тебе рассказать…
Он умолк. Не решилась нарушить молчание и девушка.
– Я говорил тебе, что твоя мать умерла, когда ты была маленькой, – продолжил старик через полминуты, показавшиеся Эдуарду получасом. – Это не так… Не совсем так… Но все по порядку… Ее звали Алиса, ты знаешь – она была перегрина. Она жила здесь, в этом доме, на третьем этаже. Тебе тогда было полтора года – так она говорила, по крайней мере… Она нигде не работала, и у нее совсем не было денег. Первое время ей легко давали в долг все, и я тоже, но потом долгов накопилось уже столько, что давать перестали. При этом у нее был старинный кортик, рукоять которого усыпали драгоценные камни. Я советовал ей продать его – или хотя бы продать камни, даже нашел ювелира, который был готов дать за них хорошую цену – очень хорошую, правда, – но Алиса отказалась. Она говорила, что кортик принадлежит не ей, а тебе, и что он должен обеспечить тебе будущее… Так в итоге и вышло, но тогда долгов у нее накопилось уже так много, что даже самые лояльные кредиторы не выдержали и обратились в суд Сената. Сенат рассмотрел дело и постановил продать Алису в рабство сроком на десять лет.
– Как в рабство?! – ахнула, схватившись за сердце, Елена.
– Были назначены торги, – продолжил, не обратив внимания на ее отчаяние, Турус, – и я… Я выкупил ее. Больше года она жила моей рабыней. Я… Я собирался освободить ее и… Я хотел жениться на ней. Но дела мои внезапно пошли из рук вон плохо. Я ввязался в одну глупую финансовую авантюру, затем, чтобы как-то выпутаться из нее, влез в другую – рискованнее прежней… Погряз в долгах… В общем, я был вынужден продать Алису…
– Продать?! – в ужасе прошептала студентка. – Кому?
– Как и положено, Республике. Тебе тогда как раз исполнилось три. Алиса, разумеется, никак не могла взять тебя с собой, и тогда она попросила меня заботиться о тебе до тех пор, пока не выйдет срок ее долгового рабства. Она отдала мне кортик – твой кортик, – которым так и не воспользовалась для себя. Я извлек из рукояти камни и продал их – вырученных денег хватило и на интернат, и на грамматическую школу. На весь курс риторской школы немного не хватило, но дела мои поправились, и я без труда смог добавить недостающее из моих собственных средств. Так что не волнуйся, моя смерть не повлияет на твое обучение…
– А что стало с ней? – выдохнула Елена. – С моей матерью?
– Четыре года назад определенный судом срок рабства истек. Я ожидал, что Алиса вернется за тобой, но она не объявилась. Я пытался разузнать что-то о ее судьбе, но в архиве Сената мне отказались помочь. Не спасли даже связи среди магистратов, наработанные за годы службы оратором. Так что я не знаю. Но погоди, это еще не все…
Он вновь умолк, собираясь с силами. Слушатели ждали, затаив дыхание.
– Алиса свято верила, что ценность кортика не столько в украшающих его камнях, сколько в нем самом. Не знаю, что она имела в виду. Ну, ножны посеребренные – так по сравнению с камнями это ерунда, я их даже продавать не стал. Но Алиса просила обязательно сберечь его для тебя. Вот он…
Рука старика, дернувшись, потянулась под подушку и через несколько секунд действительно извлекла оттуда изогнутый кортик в серебристых ножнах.
– Возьми, – голос Туруса внезапно зазвучал торжественно и твердо – так, наверное, он гремел когда-то под сводами судебных залов. – Возьми и ступай, отныне у меня более нет перед тобой долгов… – он вновь захрипел. – Ступай, – повторил он уже едва слышно. – Я устал…
– Ступайте, Елена, – сделал шаг вперед медикус Луций. – Вашему дяде… Оратору Турусу, – поправился он, – нужен покой.
Пошатываясь, словно во сне, Елена с кортиком в руках двинулась к выходу из квартиры. В дверях Эдуард приобнял ее за плечи – девушку трясло, словно в лихорадке.
