Оля не могла ответить. Стоила жалкая. Противная.
— Извините, я, наверно, что-то перепутал, — выпалил Антон и помчался вниз, стараясь оторваться от прилипших к нему стыда и отвращения.
Щеки горели, в голове царил сумбур. Ему казалось, прохожие догадываются, в какое нелепое положение он попал, и посмеиваются.
Все же он же мог уразуметь… У него в голове не укладывалось… Зачем ей понадобилось его обманывать? Бессмысленно, глупо, странно…
Нечестность еще встречалась в некоторых людях, большей частью, взрослых, что естественно — ведь они росли в дореволюционное время, когда обман был как бы узаконен: буржуи и помещики постоянно им пользовались, чтобы наживать барыши. Многие труженики понятия не имели о справедливости, были попросту неграмотными, забитыми. Теперь другое дело: все знают, что обманывать нехорошо, отвратительно, и детей своих, следовательно, воспитывают смелыми и честными, непримиримыми ко лжи.
Откуда же в некоторых его сверстниках пережитки прошлого?
Летом Антон жил с дедушкой и бабушкой Таней на даче — дедушке дали комнату от учреждения, где он раньше работал. На участке стояло несколько домиков, в каждом размещалось по нескольку семей. В центре дачного поселка была разбита клумба. Здесь цвели настурции и еще какие-то цветы, похожие на маки.
И вдруг кто-то начал их обрывать. Тайком, неизвестно когда…
Дачники огорчались. Антон недоумевал: как же можно? Зачем? Ведь красота приносит радость всем… Он очень подружился там с Толиком, сыном дачного коменданта. Вместе они играли, дедушка и бабушка брали Толика в лес на прогулки… Встречаясь. Антон и Толик обсуждали новые хищения и одинаково горячо негодовали. Они строили планы, как вечером, когда стемнеет, организовать в кустах засаду и подкараулить негодяя.
Однажды, когда они разрабатывали очередной проект поимки, начал накрапывать дождь. Антон позвал Толика к себе. Толик отказался. Они условились увидеться позже. Антон побежал домой. Зеленое крыльцо было сплошь в глянцевых пятнышках влаги, их становилось все больше. Бабушка всполошилась: у нее, оказывается, на полянке, где клумба, сохло белье. Антон, как был в рубашке и коротких штанишках, помчался меж яблонь — успеть, пока не хлынуло сильней. И выбежал на Толика. Тот стоял к Антону спиной и приятеля не увидел. Дотягиваясь до середины клумбы, но не наступая на рыхлую землю, чтоб не оставить следа, он рвал цветы. Антон застал последний уже момент, последний цветок, а затем Толик припустил ко все лопатки, только рубчатые подошвы его тапочек замелькали.
Бабушке и соседям Антон ничего не сказал. А с Толиком, конечно, поговорил.
Толик каялся, дал слово исправиться, но Антону после этого случая стало неприятно с ним встречаться. Он не мог простить Толику притворства. Каков негодяй! Разыгрывал возмущение, строил планы поимки, а сам… И зачем ему понадобились эти цветы? Ведь он жил рядом с клумбой, мог смотреть на нее, когда захочет… И Лырской зачем понадобилось лгать о белках? Зачем понадобилось обещать? А Пашка Михеев?.. Антон искал и не находил ответа.
Темнело. Наверняка уже больше шести. Антон повернул к дому.
Во дворе, на детской площадке, по-прежнему держались тесной группкой все, кто не захотел слушать сказку о черепахе. С ними Сашка. Свесив ноги, восседал на столе. Рядом портфель. Сашка учился во вторую смену и, видно, только вернулся из школы.
На Антона никто не обратил внимания. Остановившись на безопасном расстоянии, он прислушался к их разговору.
— А на солнце огромные стога, — рассказывал Борька. — Только они не соломенные, а из раскаленной проволоки. Притронешься — сразу сгоришь.
— Ври, да не завирайся, — оборвал его Сашка.
— Нам училка рассказывала, — обиделся Борис — Да и сами мы смотрели. В этот… как его? В телескоп!
Антон сделал по направлению к спорящим несколько шагов.
— И что? Прямо стога видны? — по-прежнему недоверчиво, но уже без наскока спросил Сашка.
— И же говорю: огромные… И еще я в книжке одной читал, там пытались к солнцу на ракете приблизиться и загорелись. Оно все как расплавленный металл.
— А если расплавленное, то почему на землю не капает? — подозрительно осведомился Минька.
