С полотенцем и стаканчиком вышел в закуток. Закуток только назывался закутком, а на деле и размером и квадратной формой в точности повторял прихожую. Здесь помещались два старых темных шкафа — в платяном мама держала сшитые вещи заказчиков, в книжном папа хранил рисовальные принадлежности. И в тот, и в другой Антону лазить запрещалось. В закутке находился и умывальник: прямо из стены, над белой раковиной, торчал медный крючок крана.
В закуток выходила дверь бывшей комнаты Гуськовых, теперь папиной мастерской. После того как Гуськовы уехали, несколько человек приходили смотреть освободившуюся площадь, но никто на нее не согласился. Тогда дедушка отправился куда-то хлопотать, — так он сам сказал, хотя слово это, обозначавшее беготню и суету, мало соответствовало его размеренно-неторопливой манере передвигаться. Отправился и получил разрешение комнату занять.
Антон осторожно приоткрыл дверь. Кушетка была пуста. В углу возле окна сгрудились подрамники, пустые и с набросками, на столике, заставленном стеклянными банками, беспорядочно валялись кисти и тощие, наполовину выдавленные свинцовые тюбики красок.
На стене рядком висели листы с карандашными изображениями страшных человеческих лиц, должно быть, злых волшебников. Папа называл их самураями. Это были эскизы для какой-то взрослой пьесы о Японии.
Ниже располагались картины, нарисованные масляными красками, в основном пейзажи. Один Антону особенно нравился: волшебный зимний лес, серебристо-белый, как бы звенящий, ветви деревьев воздушно очерчены снегом…
Пока Антон любовался зимним лесом, из коридора послышались постукивание палки и скрип ботинка. У двери стук оборвался, сменился царапающими звуками — баба Лена искала ручку. Заглянула, подслеповато щурясь и устроив ладонь над глазами.
На ней была коричневая кофточка в мелкий белый горошек. Такое драже принес в школу Гошка Миронов и похвалялся, что это отличные конфеты, только купленные в аптеке и потому дешевые. На оранжевой коробочке было написано: «Витамин B». Гошка некоторым дал по горошине, а сам съел остальные — и у него поднялась температура. Он стал весь красный. Антонина Ивановна не на шутку напугалась. Она его отпустила с уроков и даже дала провожатого.
— Ты чего? — выждав момент, чтобы вопрос прозвучал неожиданно, громко спросил Антон.
Баба Лена вздрогнула.
— Ой, Антоша, как ты меня напугал! Это ты, да? Доброе утро. А ты что здесь? Папы нет?
— Нет, — сказал Антон.
— Ты уже встал? Какой молодец!
Антон с удовлетворением отметил, что его самостоятельность начала приносить плоды.
Конечно, это не мамина похвала, но все же…
Баба Лена отворила дверь пошире и, опираясь на палку, переступила возвышавшийся брусок порога. Опять заскрипел ее ортопедический, на шнуровке, ботинок. Второй ботинок был матерчатый, мягкий, в желто-коричневую клетку.
В мастерскую Антону тоже не разрешалось входить без спроса, и теперь надо было как-то объяснить свое присутствие здесь.
— А где мама, ты не знаешь? А то я ее ищу, — нашелся он.
Баба Лена не знала.
— Ну, ладно, — сказал Антон. — Мне еще умываться нужно.
В коридоре подтянул гирю ходиков, собранных собственноручно из часового конструктора, подаренного мамой.
Ходики напоминали скворечник и тикали, будто в домике действительно кто-то жил. Цифры — от единицы до двенадцати — вписаны в серебряные кружочки величиной с монету в двадцать копеек. Легкий маятник летал туда-сюда, туда-сюда…
Рядом с ходиками — черный телефонный аппарат. Прикреплен прямо к стене. Степа вокруг исчеркана карандашом. У папы привычка записывать номера телефонов прямо на обоях. Обои розовые, а узор — будто много куриц обмакнули лапки в серебряную краску и пробежали. Может быть, его таким способом и наносили? Привезли с птицефермы кур, установили низенькие баночки с краской…
Антон медленно приблизился к раковине. Пели трубы на разные голоса, ритмично капала из крана вода. Он представил, как она обжигающе-холодна, и поежился. Что, если только полотенце смочить — на случай, если мама захочет проверить, умывался ли он? Но тогда самостоятельность, которой он собирается маму порадовать, обернется обманом…
