— Тома! Тома! — закричала Марфа. — Так и знала. Не мужик, а мамалыга! Ты-то стой, бог с тобой. А жена, дочка?
Она подбежала к Наталии, заглянула в ее серое лицо. Покачала головой. Попробовала приподнять Наталию, но та забилась сильнее прежнего.
— Да… — Марфа остановилась. И решительно приказала: — Ну-ка, лодку!..
Через несколько минут Мариора сидела в лодке, около матери. Тома и Марфа, уже по пояс в воде, вели лодку к ближайшей уличке, что шла в Верхнее село.
А вода кипела. Рядом с Мариорой уселась на борт лодки перепуганная курица. Мариоре стало вдруг и страшно и весело. Она вскочила на ноги, сделала неловкий шаг и вывалилась в воду.
— Дионица! — падая, выкрикнула она.
Ее вытащили сейчас же, мокрую, перепуганную, укрыли шубой.
Марфа взглянула туда, куда смотрела Мариора, тоже вскрикнула и, разгребая воду руками, бросилась обратно. Во дворе у Беженарей стоял Дионица. Он держался ручонками за камышовый забор и смотрел на воду, что плескалась у самых его ног. Ветер шевелил давно не стриженные черные кудри.
Марфа подбежала, как ягненка, схватила его под мышку и принесла в лодку.
— Я ж тебя!
Они двигались к холму. Воды становилось меньше, людей — больше.
В одном месте стали. На нескольких каруцах ехали братья Кучуки с женами и детьми.
Младшие — Тудор и Гаврил — высокие, плечистые, удивительно похожие друг на друга, только Гаврил косил левым глазом. Старший же — Нирша — был человек малорослый и тщедушный. На селе он слыл самым богатым и любил, чтобы с ним считались. Сейчас он ехал впереди братьев и резким голосом то и дело покрикивал на них. Кучуки чуть ли не касы со стенами и крышами разобрали и погрузили на возы — так много было у них всякой всячины.
Что-то случилось у Кучуков с колесом передней каруцы. Весь их обоз остановился и загородил узкую улицу.
— Мэй! Пропустите! — крикнул Тома.
Тудор оглянулся, нехотя бросил:
— Куда, в рай? — и нагнулся к колесу.
— Шутить потом будешь! Посторонись.
— Ну да. Потом вы забьете проход, проберешься к батьке в пекло, — негромко проворчал Нирша.
Это услышала Марфа.
— Черт! — не своим голосом закричала она. — Роженицу везут! Да чтоб вы потонули, собаки бешеные, и с добром вашим!
Нирша обернулся, зло поджал губы, потом усмехнулся:
— Взы, шавка, куси… Затявкала! — И серьезно: — Не видишь — чиним? Сейчас будет готово. Подожди.
— Сейчас не до рожениц, — миролюбивее откликнулся Гаврил.
— Пауки проклятые! О себе только…
Сзади подбежали кузнец Лаур, Штефан Греку на своей деревяшке. Штефан кричал, и голос его заглушал все вокруг:
— Собаки! Вы б еще землю на каруцы погрузили!
— Не у тебя будем спрашиваться, — огрызнулся было Тудор, но тут один воз Кучуков был опрокинут, по воде поплыли узлы, мешки, а братья Кучуки, прижатые к забору, призывали на головы сельчан каменный дождь и геенну огненную. Но лодка Беженарей была уже впереди; за ними пестрой стонущей лавиной двинулись люди.
Мариора успела заметить молодого широколицего парня с густой шевелюрой черных маслянистых волос. Он пробивался на своей лодке, скаля белые крупные зубы, бесцеремонно расталкивая шестом чужие лодки, обгонял их, лез вперед.
— Тебе что, больше всех надо, Челпан? — обернулся к нему седобородый старик. — Старух, детей везем.
— Пусти, дурак!
— Дурак?
Старик взмахнул шестом, и Челпан схватился за голову.
На мгновение Мариора увидела свою подружку-ровесницу Санду. Она сидела на руках у матери, молодой миловидной женщины, скривив губы, — не то смеялась, не то плакала. А мать ее причитала:
— Сколько живу, такого не было… И за какие грехи такая напасть?
Когда выбрались за село, увидели на ближнем холме неподвижного всадника.
— Боярин, — заметил кто-то.
— Смотрит.
— Небось у самого и лодки и люди есть. Нет, чтобы помочь.
— Нужен ты ему!
— Небось на выборах опять кричать будут, чтобы его в депутаты выбирали.
— А что ж?
— Черт…
Скоро под лодкой зашуршала земля. Тома взял жену на руки, и семейство Беженарей выбралось на холм. Среди нежно-розовых стеблей олиора и молоденьких ростков травы девочка увидела большой бутон подснежника. Белые лепестки с розовыми каемками сидели в зеленой чашечке — вот-вот развернутся совсем.
