В 1983 году Евстигнееву было присвоено звание народного артиста СССР. Больше всего этой награде радовалась мать нашего героя — Мария Иванова Евстигнеева-Чернышова. Однако когда в дом сына пришли друзья, чтобы поздравить его с этим событием, она их попросила: «Только не хвалите его, не надо: он этого не любит». К сожалению, это была одна из последних ее больших радостей в жизни: через год Мария Ивановна умерла. Причем судьбе было угодно сделать так, чтобы в последний день матери ее сын был рядом с ней.
В тот холодный февральский вечер он приехал к ней домой в Горький и застал ее сидящей в комнате. «Мама, уже поздно, ложись спать», — обратился он к ней. «Ничего, сынок, я еще посижу, — ответила Мария Ивановна. — Я знала, что ты приедешь. Теперь мне можно умереть». Сын не придал значения последним словам матери, поцеловал ее и ушел спать в другую комнату. Когда утром следующего дня он проснулся и вновь вошел в комнату матери, он увидел, что та сидит в той же позе, на том же месте. И лишь седая голова свесилась на грудь. Мария Ивановна была мертва.
Между тем это было не последнее несчастье в семье актера. В 1986 году умерла и его жена — Лилия.
Стоит отметить, что в последние годы отношения Евстигнеева с женой были не слишком теплыми. Как вспоминает В. Талызина:
«Я наблюдала их отношения со стороны, и мне казалось, что Лилия серьезно больна. Для нее было очень неприятно (по-моему, это вылилось в какой-то комплекс), что Женя имел уже фантастическую славу, а она, красивейшая женщина (она действительно была необыкновенно хороша в молодости, такая американка, Дина Дурбин), оставалась как бы в стороне. Тем более что с возрастом и болезнью она утрачивала шарм и очень резко реагировала, что к Жене все тянулись, хотели с ним общаться. Когда он приходил на съемочную площадку (в 1984 году снимался фильм «Еще люблю, еще надеюсь». — Ф. Р.), то все улыбались и радовались ему, а не ей. Лиля его все время подкалывала, задевала. Но он терпеливо все сносил, старался не замечать ее подковырок».
После стольких несчастий, обрушившихся на него за короткое время, Евстигнеев все-таки не сломался и, даже более того, нашел в себе силы для дальнейшей активной как творческой, так и личной жизни. В 80-е годы он снялся в 24 картинах, среди которых: «Мы из джаза», «Демидовы» (оба — 1983), «И жизнь, и слезы, и любовь…» (1984), «Зимний вечер в Гаграх» (1985), «Гардемарины, вперед!» (1987), «Город Зеро», «Собачье сердце» (оба — 1988) и др.
Правда, в отличие от кино, в театре дела у него обстояли не слишком хорошо. В период 1980–1988 годов у него на сцене МХАТа состоялись только пять новых ролей. По словам В. Гафтa: «Самое странное и удивительное: не складывалось у него в театре — во МХАТе. Выражаясь футбольным языком, МХАТ недооценивал возможности центрального форварда, ставя его в полузащиту или просто не заявляя его на игру. И пошли инфаркты один за другим».
После второго инфаркта, который случился у Евстигнеева в 1988 году, он попросил главного режиссера МХАТа О. Ефремова оставить его на год доигрывать только старые спектакли, не репетировать ничего нового. Однако О. Ефремов повел себя неожиданно. «У нас же театр, производство — если тебе трудно, то надо уходить на пенсию», — сказал он Евстигнееву. Вполне вероятно, что сказал он это второпях, не слишком задумываясь над смыслом сказанного. Однако артиста это сильно задело. И он на самом деле ушел на пенсию. Он продолжал играть старые роли на сцене МХАТа, однако ни одной новой, после того разговора с Ефремовым, больше не сыграл.
Однако конец 80-х запомнился Евстигнееву не только грустными событиями. В тот период изменилась и его личная жизнь: он женился в третий раз. Причем егб избранница оказалась на 40 лет моложе его. Ее имя — Ирина Цивина, актриса театра Константина Райкина «Сатирикон». Сама она так вспоминает о теx днях:
«В детстве я, как многие девочки, собирала портреты артистов. Когда я в начале 80-х приехала из Минска в Москву поступать в театральное училище, в моем дневнике была закладка — фотография Евстигнеева из «Невероятных приключений итальянцев в России», кадр, где он со сломанной ногой — веселый, озорной, но больной. Я не особенно берегла эту открытку и даже записала на ней какой-то телефон. Со странным чувством я вспоминаю теперь о ней — как о случайном знаке своей судьбы.
