— А что будем делать со старым красным вином?
— Не беспокойся. Клод все устроит. Но мы выпьем его потом, ведь нам явно захочется пить!
— Ладно, давайте о деле. Что мы предпримем?
— Может быть, облава? Это будет проще всего. Спустим собак, и они выгонят их на нас.
— Облава? Согласны?
Охотники согласились на облаву. Но прежде надо было перекусить. Я последовал их примеру, но сосиска не лезла в горло. По большому счету я не вправе их осуждать, поскольку и сам занимался подобным делом. Но, с другой стороны, эта униформа, которая выдавала тоску по армии, эта жестокость и вульгарность — все это попахивало пьяной жаждой мести, нетерпимостью, расизмом и вызывало во мне отвращение. Я так и не понял, для чего им нужны были жаканы на кабанов, которыми они, по их словам, запаслись в избытке. Чтобы испугать? Чтобы убивать? Я не был уверен в том, что заряды для охоты на кабанов были холостыми.
Хорошенько закусив и еще лучше выпив, с раскрасневшимися рожами, смешивая в едином гимне радости отрыжки и вздохи облегчения, отряд охотников собрался вокруг некоего Кристиана, странного субъекта, чьи очки дали мне надежду обнаружить в нем уровень образования, которого могло бы хватить для установления диалога. Я осведомился у него, где мэр, которому я хотел бы рассказать о своих занятиях.
— Мэр? Он в отпуске, а мы пользуемся.
Именно это, как мне показалось, я понял из его местного наречия, которому меня не смог обучить выпускник Национальной школы администрации Макс. Все вокруг спешили проглотить последний кусок сыра, дожевать яблоко, допить стакан вина. Спектакль должен был вскоре начаться.
Четыре или пять дворняжек на поводках лаем проявляли свою добрую волю и достойное похвалы нетерпение. Великий стратег Кристиан расставил свои войска по углам поля.
— Стрелять только по моей команде.
Какая муха меня укусила? Мой крик «Сдавайтесь, вы окружены!», который я бросил, словно сигнал бедствия, затих во всеобщем изумлении. Местные охотники не привыкли предупреждать дичь. Некоторые из них приложили палец к губам, другие шепотом обругали меня.
Наконец спустили собак. Они хорошо знали свое дело. Лая и помахивая хвостами, они исчезли в зарослях кукурузы.
По доносившемуся до нас шуму можно было представить, как разворачивались события. Дикий лай, жалобные визги (дичь, видно, сопротивлялась), плач женщин, проклятия мужчин, треск ломающихся стеблей кукурузы. Потом стали слышны все более отчетливо, несмотря на лай собак, звуки шагов, треск початков, шорох сухих листьев. Вскоре стало видно, как закачались верхушки растений. Кристиан быстро все понял.
— Они щас выйдут, давай все сюда на помощь!
Двенадцать заряженных жаканами на кабана ружей, готовых разнести человека в клочья, были наведены на кукурузу, откуда неожиданно появилось распятие, с которого Господь устремлял на маленькую армию взгляд Того, кто уже много дал людям. Под распятием, мы увидели его в самый последний момент, когда он миновал последний ряд кукурузы, оказался священник с грозным выражением на лице. Он явно хотел высказаться, но сделать это ему было неудобно, поскольку за ним бежала вся стая, а один из самых ретивых псов вцепился зубами в его сутану. Священник врезал ему распятием по ребрам (прости, Господи) и пошел на ружья. Кристиан проявил восхитительное хладнокровие:
— Не дурить! Не палить! Надо поговорить!
— Изыди…
— Чо он сказал?
Он сказал четко и ясно изыди, Сатана. Я не сразу понял, что это не был спектакль, поставленный Домом молодежи Беньона. Пока продолжался этот диалог глухих, шайка партизан вышла из укрытия и собралась за спиной своего проводника. Десяток семидесятилетних людей, их могли отправить к Богу без исповеди. Священник, воткнув распятие в землю прямо перед собой, развел руки в стороны, защищая их:
— Господь сказал: тот, кто тронет моих агнцев, умрет в ужасных страданиях. Изыди.
В его глазах блестел странный огонь. Ружья опустились, Кристиан быстро принял решение:
— Мэр завтра вернется, пусть сам разбирается.
Опираясь на распятие как на посох, пастырь повел свое стадо в сторону деревни, распевая при этом: «Вверяю свои надежды Господу, я защищен его словом».
