», а второй раз просто возопил.
– Ну и в чем разница? В чем крамола?
– Ты невнимательно меня слушал, – укорил монах.
– Нет, я внимательно слушал.
– Ну, как же – в моем варианте Иисус не страдал, пока в нем был святой дух, и как только он покинул его, он тут же закричал от боли, воззвал к нему и умер.
– А что это меняет? – недоумевал Егор.
– Это многое меняет, – понизив голос до трагического шепота, заговорил монах. – Это означает, что Иисус не был богом.
В ужасе от произнесенных слов, Фома перекрестился и стал оглядываться, хотя сзади было только море.
– Это означает, – продолжал он, – что Иисус был обыкновенный человек. Он, пока в нем обретался святой дух, творил чудеса и не испытывал боли во время казни. Но как только святой дух оставил его, Иисус-человек сразу умер.
Фома вздохнул, взялся за бочонок.
– И что же? – Егорка никак не мог постичь весь трагизм ситуации. – Насколько я знаю, он, действительно, умер.
– Да, но воскрес через три дня. А сейчас получается все это нелогично. Зачем было святому духу оставлять его. Чтобы он умер в мучениях?! Тогда дальнейшее выглядит очевидной нелепостью. Потому что через три дня Иисус воскрес и вознесся на небеса. Зачем? На этот вопрос нет ответа. Можно было вознести его с креста для пущей убедительности, или уже оставить как есть. Для чего эти три дня понадобились?
– А разве ты, когда переписывал свитки, не заметил этого несоответствия.
– Нет, я переписывал машинально. Кроме того, вина там было вдоволь. Я тебе говорил. Между прочим, греки никогда не закусывают, когда пьют, в отличие от нас русичей.
– Не отвлекайся, – сказал Егор.
– Наложил на меня игумен епитимью, неделю я сидел на хлебе и воде.
– Да, брат, сочувствую, – сказал Егор, – правда, ничего еретического я здесь не вижу. Пророки все умирают рано или поздно. Отличие их от людей в их божественной сути, иначе дух, учение, которое они приносят. И страдают они больше нашего, и умирают раньше. Я одного не пойму, почему настоятель тебя, провинившегося монаха, вновь отправил в путь, доверил такую ответственную миссию.
– Дороги ныне опасны, – недолго думая, ответил Фома, – меня ему менее всего жальче оказалось. Сказал, сделаешь дело – искупишь свою вину. А нет – пропадешь. Значит, наказание настигло тебя за грехи твои.
– Суров, батюшка, – заметил Егор.
– Это так. Зачем мы ночью то плывем, что они видят в темноте, – меняя тему разговора, тоскливо сказал монах. – Берега почти не видно. В воде окажешься, куда плыть не знаешь.
– Так они не по берегу ориентируются, а по звездам. Ничего, к утру в Дербенте будем. Ты ложись спать лучше.
– Заснешь тут, когда так качает.
– Что же, мать тебя в детстве тоже качала. Даже приятно.
– Так то мать. А тут заснешь, а проснешься в воде. Я лучше бодрствовать буду.
– Ладно, как знаешь, я ложусь. За угощение благодарствуй, а деньги все ж возьми.
– Сочтемся, на что они мне сейчас.
Егор лег на лавку и вскоре заснул.
