– Нет.
Это мой крест.
– А как вы его себе представляете?
– Что? – переспросил я.
– Крест.
– Совмещение вертикали с горизонталью.
– А знаете, Андрей, у вас, художников, и у нас, моряков, один и тот же крест…
С тех пор, нам было легко понять друг друга.
Платил он хорошо, видимо, потому, что понимал, что сейчас искусством занимается только тот, кто зарабатывает им себе на хлеб…
После почти никчемных: «Я вас не разбудил? – Нет – Доброе утро – Доброе утро,» – выяснилось, что ему нужен портрет:
– Вы, Андрей, пишете портреты?
– Да.
– Если вам потребуется – вы можете взять помощника. Я все оплачу.
Я не стал рассказывать о том, что когда-то я так набил руку на портретах Ленина и его последственников во власти, что теперь при написании портретов, вполне могу обходиться не только без помощников, но и без самого себя.
– Можно все сделать по фотографии? – спросил капитан.
– Лучше – по нескольким, – уточнил я.
– Что еще вам потребуется?
– Понять – что вы хотите увидеть в этом портрете? Красавицу? Героиню труда?
– Мою старенькую маму, – он произнес эти слова так просто, что я подумал о своей матери и ответил:
– Тогда я знаю, как нужно писать ее портрет; и кроме фотографий, больше ничего не надо…
Тут бы мне и заняться делом, да не мешало бы позавтракать.
Но зазвонил телефон, и пока он звонил, я не знал, что завтракать я буду с Гришей Керчиным и Петей Габбеличевым.
Я узнал об этом только тогда, когда взял трубку:
– Жди гостей, – звонил Петр, и не то, чтобы я сразу почувствовал, что что-то опять неладно. Но так выходило, что последнее время, мы все постоянно сталкиваемся с неприятностями.
И это постоянство стало вызывать во мне чувство неопределенной тревоги
А может, просто, все мы давно не были в отпусках.
Впрочем, и отпускать нас некому.
Кроме нас самих.
Да и не об искусстве же Петр захотел поговорить с утра.
Ни по утрам, ни по вечерам об искусстве мы не говорим.
Мне, вообще не понятно, как можно говорить об искусстве с коллегами.
Картины можно обсуждать со зрителями, заказчиками, искусствоведами – не приведи, конечно, господь – или галерейщиками, да еще черте с кем – все эти люди стоят на никаких позициях, и их можно сделать своими сторонниками и, даже, соучастниками.
Но, художник, даже твой ближайший друг – это человек, изначально стоящий на иных, чем ты позициях.
Иначе, картину, которую написал ты, мог бы написать он.
Говоря откровенно, ничего конкретного я не предвидел. Предвидеть – это вообще-то – вмешиваться не в свое дело…
Наверное, поэтому, я просто спросил:
– Что-то в твоих словах не слышно оптимизма?
Петр помолчал не много, а потом ответил, кажется вздохнув:
– Оптимизм – это, всего лишь, пародия на счастье…
…Так выходило, что если на шашлыки или на рыбалку, то мы собирались у Петра, если – выпивать просто так или по поводу чьего-либо дня рождения или выставки, то у Гриши Керчина, а вот, поговорить, так это, непременно, у меня. У Никитина, мы давно уже не собирались, да и сам, Вася, встречался с нами все реже и реже.
Это не значит, что у нас был какой-то заведенный порядок, а просто все выходило так, само собой, хаотически.
Ну, как в строительстве Млечного пути, что ли…
Поэтому, я не очень удивился, тому, что Петр назначил встречу у меня – кроме всего прочего, мой дом стоял где-то посредине дороги от Петра к Грише.
И тому и другому, одинаково неудобно до меня добираться.
Я понимаю, Кутузовский проспект строился не по этой причине, но получилось удачно.
Особенно, в глазах тех, кто в удачу верит.
Однажды, у меня случился разговор по поводу веры в удачу с Григорием, и сейчас, я, конечно, не помню его дословно, но общий смысл был следующим:
– Глупые верят в удачу, – говорил один из нас. Теперь уже не имеет значения, кто именно, – Умные – в законы вселенной.
– А остальные?
– В приметы…
В том, что что-то произошло с Васей Никитиным, я не сомневался, а об Олесе я, почему-то совсем не подумал.
В первый момент.
Я подумал о ней, только после того, как позвонил Грише Керчину.
После этого, я думал о ней постоянно, и когда, мы все трое, собрались у меня, получилось так, что Керчин сказал всего несколько слов.
