Шах в этой притче символизирует Бога, а опьяневший ревнитель закона – религиозного рационалиста, «хлебнувшего из чаши экстаза» и ставшего мистиком-суфием. Соитие со служанкой шаха – в глазах трезвого законника деяние абсолютно недозволенное – пьяному судье прощается. Оно символизирует соединение с вышней, сокрытой, мудростью, доступное лишь мистику в особом состоянии близости к Богу (такой же интерпретации подвергается в суфизме кораническое представление о «райских гуриях»). Гнев Божий («шах же...приказал судью сковать») сменяется Его милостью по отношению к законнику, «опьяневшему» от любви и познавшему вышнюю мудрость: «Ты... погасил мой царский гнев».
Шах, гостями окруженный, выпил крепкого винца,
И глядит – идет законник мимо царского дворца.
Шах призвал его в собранье и вскричал в чаду хмельном:
«Кравчий! Знатока закона напои скорей вином!»
Покраснев, судья на чашу бросил гневный, злобный взгляд:
«Пить вино в застолье вашем? Я бы лучше выпил яд!
Винопитье, как нечестье, запрещает нам Коран,
Я ж – блюститель благочестья, и с рожденья не был пьян!»
Шах, внимая речи гордой, рассердился на судью:
«Властелина слово твердо, растопчу я спесь твою!
Ведь пущу я в ход удары, и перечить мне не смей:
Коль боишься царской кары, пей, и пей, и снова пей!»
В тот же миг судья смирился: чтобы шаха не гневить,
Он приказу покорился, стал он пить и снова пить,
В нем вино огнем горело и текло по бороде...
Стал он громко петь, но вскоре встал и вышел по нужде.
Чуть из шахской он светлицы удалился в полутьму,
Как нарядная девица повстречалась вдруг ему:
И любви хмельная сила, страсти огненной игла
Вмиг его воспламенила, дух и плоть его прожгла.
Тут земных желаний зовы перестали в нем дремать,
И наложницу цареву стал он крепко обнимать,
И, хотя она кричала, отбивалась, как могла,
Но ее насквозь пронзала страсти огненной игла...
...Ведь к мужчине в неге страстной, словно тесто, дева льнет,
