Доливо знал, что в некоторых волостях зерно сейчас губилось сознательно, как весной прошлого года сознательным завышением продразвёрстки его люди провоцировали крестьян на мятеж. Готовился новый голодный год и крестьянский бунт.
— Ох, товарищ хороший, — откликнулся горестно возчик на вопрос Доливо, — совсем продотрядники замучили. Это надо же: отдай им семенной хлебушко! Да у нас в Сорокино, к примеру, и амбаров таких нет, чтобы хранить всё зерно. Свезли к волисполкому, свалили во дворе, обещались отправить в Тюмень, там, говорят, пристанские пакгаузы пустуют. Хоть пакгауз и не амбар, а всё ж таки справное помещение, не голый двор. Уж неделя прошла, а зерно лежит, мокнет да мёрзнет под снегом. Прямо беда! Уж хоть бы вы, товарищ хороший, кому в уезде об этом безобразии сказали!
— А что, никто против этого безобразия и не возмущается?
— Да как — не возмущаются? Вон, сказывают, в Новотравном бабы взбунтовались, известное дело, дитёв кормить будет нечем, коли не посеяться весной. Бабы за дитёв кому угодно башку оторвут. Вот и оторвали милиционеру тамошнему, когда он сдуру стрельнул из нагана да каку-то бабу подстрелил… Словно взбесились бабы, да и то их понять надо — ребяты будут голодать, легко ли матери на то смотреть.
Доливо об этом знал. Уж кому, как ни ему, руководителю ишимской организации «Сибирского крестьянского союза» о том не знать! Это по его указанию провоцируются женщины на бунт. И милиционер в Сорокино действовал согласно его, Доливо, указаниям, да перестарался малость, не принял во внимание женскую неуправляемость. Вот и в Новых Локтях женщины поступили по-своему: распустили старый сельсовет, избрали женсовет и направили делегатов в Ишим, чтобы рассказать уездному начальству о творимых продотрядниками безобразиях. Не приведи Господи, дойдут до «чека», а там разговор суровый — виноват в издевательствах над трудовым крестьянством? К стенке контру!
Да ладно, если в лапы к чекистам попадет лопоухий оборванец, у которого голова вскружилась от обладания властью, и возомнил он себя вершителем судеб людских. А если это человек из «Союза», сознательно вредивший советам, увеличивший по своему почину продразвёрстку вдвое больше, чем спущено задание? Действуя так, он убивал двух зайцев: и вредил, настраивая крестьян против советской власти, и авторитет свой укреплял в глазах начальства. Но это было опасно, ой, как опасно, потому что открытая сибирская душа иной раз — потемки. Вот бабы новолоктинские и скумекали по-своему. Впрочем, что с них взять? Бабы, они и есть — бабы…
Доливо похолодел от одной мысли, если в Ишиме догадаются о том, что в уезде неладно, задумаются над тем, правильно ли это — лишать крестьян семенного зерна, да вдруг отменят продразвёрстку. И что тогда? Заново готовить крестьян к восстанию? А тут случай такой великолепный! Как это говорил большевистский Бог, Ленин, перед октябрьским переворотом? «Промедление смерти подобно?» Правильно ведь говорил. Помедлил бы ещё немного, и снесли бы большевикам голову, выкорчевали с корнем, и жил бы Доливо до сих пор в Омске, служил в гарнизоне, посещал балы, с барышнями танцевал. А то вот мёрзнет сейчас в кошеве, едет чёрт-те куда под самое Рождество. Господи, хоть бы самогону выпить, уж не до коньяка!
Возчик ещё что-то рассказывал, но Доливо мыслями был уже далеко: планировал ход восстания.
Восстание вспыхнуло почти стихийно, без особого напряга со стороны «Союза». Однако организация давно готовилась к крестьянскому бунту, и эсеровские ячейки в каждом крупном населенном пункте мгновенно превратились в штабы, где вооружались добровольцы. В феврале местные отряды реорганизовали в воинские подразделения, под ружье ставили уже насильно, жестоко расправляясь с теми, кто не хотел идти под знамя «Союза». И начавшись в Ишиме, восстание покатилось во все стороны, словно волны по воде от брошенного камня.
Мятежники действовали по всем революционным правилам: захватывали важные пункты жизнеобеспечения — телеграф, почту, железнодорожные узлы. Громили советские учреждения. Особенно жестоко расправлялись с коммунистами. Их не расстреливали просто так, перед смертью подвергали жестоким мучениям — распиливали живых людей пилой, обливали холодной водой и замораживали, заживо сжигали. Не щадили даже их семьи, считая, что «семя» краснопузых не имеет права на жизнь. Продотрядникам вспарывали животы и набивали брюшную полость зерном и мякиной, оставляя умирать в страшных страданиях. Трудно перечислить все пытки, которым подвергались и те, кто просто симпатизировал советской власти.
