— Да бери, сколько хочешь. Только иди осторожнее, там, на горке у рынка, может быть скользко, — и ласково погладил Павлу по спине. — И сумку возьми маленькую, тебе нельзя тяжести носить.
Павла шла не спеша между тесными овощными рядами, прицениваясь то к одному, то другому. На сердце было светло и спокойно: Павла чувствовала себя счастливой, чувствовала себя не просто женщиной, а любимой женщиной, а это очень важно знать, что тебя любят. И вдруг услышала:
— Вот она, Гриша, вот она, бесстыжая! Мужа увела, у-у-у, злыдня!
Павла резко оглянулась и увидела сзади Ефросинью, бывшую жену Максима: злые заплывшие глазки сверлили Павлу, и столько в них было лютой ярости, что Павла содрогнулась, но упрямо сдвинула брови и не отвела взгляда. Неподалеку стоял Григорий — старший Максимов брат — и ухмылялся задорно в усы, дескать, вот потеха — бабы сейчас из-за мужика драться будут. Но Павла глянула презрительно на Ефросинью и степенно пошла прочь. Та сначала остолбенела от удивления — баба же, хоть и городская, а скандалить не стала, но потом выбранилась и бросилась вслед за Павлой:
— Ишь, вырядилась, бесстыжая! Все на Максимовы денежки. Гриша, Гриша, наподдай ей, опозорила она всех нас!
Павла остановилась, вновь резко глянула через плечо, и Ефросинья застыла на месте, словно шкодливая злобная дворняжка, которая может облаять человека только со спины. Павла пошла дальше, и Ефросинья засеменила следом, по-прежнему ругаясь. А Григорий, не сходя с места, уперев кулаки в бока, грохотал на весь рынок:
— Держи ее, Фроська, держи!
О встрече с Ефросиньей на базаре Павла ничего не сказала Максиму: муж горячий нравом, возьмет да помчится на Четырнадцатый участок, отколотит бывшую жену. Однако до самого вечера, пока не легли спать, была задумчива, и Максим ничего не мог понять: с утра была веселая, ласковая, а потом посмурнела. В постели он бережно прижал Павлу к себе, погладил по голове и спросил прямо в ухо:
— Ну, как? Пойдем завтра расписываться?
Отдел записей гражданского состояния или попросту — ЗАГС — находился в небольшом рубленом домике, идти туда надо было через станционные пути, вверх на небольшую горку. Максим шёл в новом костюме, в новом полупальто-«москвичке» и начищенных сапогах: ботинки не любил. Он чувствовал себя немного скованно в этой одежде, потому что ему нравилось военное — шинель, фуражка, сапоги, он даже подпоясывался только старым кожаным армейским ремнем. И если бы не надо было идти рядом с Павлой, да ещё в такое важное место, как ЗАГС, он бы надел свою обычную одежду.
Максим вел под руку Павлу, тоже наряженную в новое — шерстяную шаль, пальто с цигейковым воротником, на ногах — чёрные, недавно купленные, полусапожки на невысоком каблучке. Он задрал самодовольно бритый подбородок вверх (не любил бороду, носил только «ворошиловские» усики), горделиво посматривая по сторонам, дескать, смотрите все, какая у меня молодая жена.
В ЗАГСе их встретила сухощавая, одетая в строгое чёрное платье женщина.
— Что вы хотите? — она и её молоденькая помощница внимательно смотрели на пару: крепкого мужчину с весёлыми, пожалуй, даже озорными глазами, и его спутницу, которая была, вероятно, лет на десять, если не больше, моложе, уже заметно располневшую от беременности.
— Да вы понимаете, дорогая дамочка, вот расписаться решили, — очень учтиво произнёс Максим, но женщина вдруг выпрямилась над столом и сердито уставилась на шутника.
— Я вам не дамочка! — отчеканила она звонко. — Я — советская служащая и член партии!
Максим смутился и пробормотал:
— Извините, конечно, товарищ… нам бы вот… расписаться… — и скосил глаза на живот Павлы, дескать, войдите в наше положение.
Служащая смягчилась.
— А где же вы раньше были? — она тоже выразительно посмотрела на живот Павлы, отчего та мгновенно покраснела.
— Да так уж как-то, — Максим, сраженный суровостью служащей ЗАГСа, развел руками. — Всё думали: успеем ещё…
— Ну что же. Пишите заявление, — и она подала бланки для заполнения. — А регистрация через месяц, потому что положен испытательный срок, вдруг вы раздумаете вступить в законный брак.
