Картину, которая так нравилась Бену и которую Рэйчел отказывалась продавать, они с Рэйчел писали вместе. На ней были изображены два маленьких рысенка, сидящих на поваленном дереве. Фоном служил окруженный деревьями луг. Эту сцену они подсмотрели, когда бродили по той самой Санта-Люсиас, которую теперь Рэйчел называла своим домом. Тогда она написала рысят, а Джек — задний план.
— И что вам в ней понравилось? — спросил Джек.
Ничего не подозревающий Бен не стал медлить с ответом:
— Задний план хотя и гармонирует со всем остальным, но все же чуть-чуть выделяется, и из-за этого рысята производят более сильное впечатление.
— Вы говорили об этом Рэйчел?
— Много раз.
— И что она отвечает?
— Только то, что это было написано много лет назад. Так что там с картинами? Сколько их вы нашли в ее студии?
«Одиннадцать», — подумал Джек, все еще глядя на картину, которую они с Рэйчел писали вместе. Она не сказала Бену о его участии. Может, это и нечестно, но весьма любопытно. Картина не продается? Это хорошо.
— Так можно все же попытаться провести выставку? — настойчиво спросил Бен.
— Я думаю… ну, пожалуй, я думаю, что да, — сказал Джек, потому что попытаться действительно стоило. Это как раз не вопрос. Вопрос в другом — как будет реагировать Рэйчел, если Джек вновь возьмется за кисть и станет ее соавтором.
Теперь Джек чувствовал себя увереннее. Он не мог понять почему, ведь состояние Рэйчел оставалось прежним, и объяснял это тем, что стал больше отдыхать. По вечерам в Большом Суре ему не требовалось никуда идти, поэтому он рано ложился и много спал.
Это удивляло Джека. По идее он должен был бы лежать без сна, тревожась о Рэйчел и девочках и размышляя о том, что будет, если Рэйчел не выздоровеет. Он должен был бы лишиться сна из-за состояния дел на работе, наконец, должен был бы не смыкать глаз, рассуждая о том, как быть с Джилл. И Джек действительно думал обо всем этом — но только днем. Ночью на кровати Рэйчел он крепко спал — как всегда, когда был рядом с ней, пусть даже ее запах пробуждал в нем дьявола.
Сейчас он как раз размышлял об этом за рулем автомашины, направляясь с девочками на юг. Ночью Рэйчел всегда старалась к нему прижаться, ее притягивало к нему, словно его тело было магнитом, так что по ночам Джек всегда чувствовал себя сильным и могучим.
В общем, крепкий сон вполне мог быть причиной его нынешнего настроения.
А может, дело было в работах Рэйчел. Джек не переставал думать о галерее, о любимой картине Бена, о тех холстах, которые лежат в студии Рэйчел, ожидая, когда их закончат. Думал он и о том, как будет здорово снова заняться живописью.
Это стало бы для него чем-то совершенно новым и удивительным, волнующим и восхитительным. Жизнь приобрела бы новый смысл, хотя до сих пор ее и нельзя вроде было бы назвать бессмысленной. Тем не менее это было так.
Они еще только подходили к двери, когда зазвонил телефон. Саманта сразу побежала к аппарату. Пройдя на кухню, Джек с беспокойством ожидал новостей. Если что-то случилось в больнице — хорошее или плохое, — ему придется сейчас же возвращаться в Монтерей.
— Это Дэвид, — разочарованно сказала Саманта, передавая ему трубку.
Джек тоже почувствовал разочарование. Дэвид всю неделю посылал ему по факсу сообщения. Он хотел, чтобы работа двигалась, но мысли Джека витали где-то совсем в другом месте.
— Как дела, Дэвид?
— Джек? Джек, это действительно ты?
Джек выглянул в окно. Вечернее солнце освещало верхушки мамонтовых деревьев, его все еще яркие лучи пробивались сквозь густую хвою, таинственно озаряя чешуйчатые стволы. В этом зрелище было нечто успокаивающее.
— Сегодня выдался чересчур долгий день, дружище, — на удивление спокойным тоном сказал Джек.
— Значит, без изменений?
— Без изменений. Что у нас происходит?
— Мне только что позвонили — Флинн уходит.
— И куда же?
— К «Уокеру, Дженсону и Маккри».
К «Уокеру, Дженсону и Маккри», то есть к конкурентам. Значит, Майкл Флинн сбежал. Это уже третий за последние полтора месяца. По крайней мере он не уведет за собой клиентов. Он по натуре ведомый, а не лидер.
— Ты надолго? — озабоченно спросила Саманта.
