Впервые за многие годы Мадлен с трудом могла сконцентрироваться на работе. Короткий отдых на Менорке открыл ей глаза на совершенно другую жизнь. Она вдруг вспомнила, как почти пятнадцать лет назад они с Амбер и Бекки шли по дороге с ранцами за спинами и развевающимися на ветру волосами. Как и сейчас, они принадлежали к разным мирам. Но теперь это никак не было связано с деньгами, успехом или богатым домом — всего этого Мадлен более или менее достигла. На этот раз их жизни отличались удовольствиями. Бекки и Амбер получали от жизни такое удовольствие, о которых Мадлен уже и позабыла — да и знала ли она когда-нибудь об этом? Лежать у бассейна, наблюдая, как твоя кожа становится золотистой, а потом коричневой… повернуться и почувствовать доносящийся из сада запах граната… бокал вина перед вечерним ужином, оставленный человеком, чье имя ты уже могла забыть… конечно, это была другая жизнь, такая непохожая на ее… и в то же время она завидовала им. Она никогда не могла избавиться от того чувства, что она не совсем вписывается в их общество. Простые каждодневные радости, которые они принимали, как должное, были для нее драгоценными моментами, которые она снова и снова перебирала в уме, наслаждаясь ими.
Послышалось легкое покашливание справа от нее. Она очнулась от своих мыслей и обеспокоенно подняла глаза. Группа вопросительно смотрела на нее. Она снова замечталась. Она схватила бумаги и попыталась сконцентрироваться на деле. Они были на встрече с главными членами ООН. На повестке дня стоял вопрос о выделении насилия из остальных незаконных действий против человека как отдельной статьи преступления. Это была рискованная стратегия — они хотели, чтобы прошлые истории насилия над женщинами перестали выносить на всеобщее обсуждение в суде, как это обычно происходит с гражданскими делами. Джамиля и Дари были намерены достичь принятия положительного решения как можно скорее, но Мадлен была уверена в обратном.
— Простите, — сказала она минуту спустя, глядя виновато на Джамилю и Дари. — Но я не согласна с этим.
Джамиля вздохнула.
— В чем заключается ваше несогласие? — вступил в разговор один из юристов ООН.
Мадлен посмотрела на него с благодарностью за то, что он открыл этот вопрос для нее.
— Я думаю, проблема намного сложнее, чем мы даже можем допустить. Выделить насилие полноправным преступлением, чем мы сейчас занимаемся, очень даже неплохо, но вы также должны учитывать законные традиции самого преступления. Пойдут ли на это женщины? Какова вероятность того, что хотя бы одна из них когда-нибудь подавала в суд на обидчика? Разве они представляют, что насилие в мирное время — это преступление?
— Но, Мадлен, — обратилась к ней Дари, — если мы сейчас не узаконим этот процесс, тогда бесполезно спорить о том, станут ли женщины бороться или нет. Им будет не за что бороться.
— Не согласна. Мы тратим время, все эти деньги — я имею в виду, что все эти процессы стоят целого состояния — и все же женщины, о которых мы здесь говорим, родили детей и пытаются бороться не только с насилием, но и с его последствиями. Распространив на них закон, мы не поможем делу. Послушайте. — Она вдруг остановилась и наклонилась к своей сумке. Через секунду она что-то достала из нее. Двенадцать членов комитета за столом нахмурились — что у нее на уме? Она вынула довольно потрепанную фотографию. На ней были изображена Мадлен, стоящая перед каким-то полуразваленным зданием, обхватив рукой хорошенькую улыбающуюся темноволосую девушку лет четырнадцати-пятнадцати, наверное. Они дружно улыбались в камеру. Фотография прошла по кругу за столом. Что она этим хочет сказать? — Это дочь одной пары, у которых я жила два года в Сараево. Ее изнасиловали в тринадцать лет, но после рождения сына освободили. Ей еще повезло — у нее было к кому вернуться; оба ее родителя все еще живы. Но тысячи других девушек не настолько удачливы. Для них изнасилование — это просто огромная травма. Без должного сочувствия и помощи после произошедшего никто из нас, сидя в Нью-Йорке и безрезультатно споря о том, уместным ее случай был или нет, не сможет помочь им. Этим девочкам по тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет — какой опыт у них может быть? — Наступила тишина, когда она замолчала.
